* * *
Крепкие белые листы чёрной тетради горели плохо, огонь неспешно перелистывал их, обгрызал по краям, пробуя на зуб то одну, то другую страницу. Франц, зашедший в комнату сообщить шефу, что ванна готова, разглядывал ровные шеренги элегантных чёрных строчек (Штернберг всегда писал чёрными чернилами) на золотисто подсвеченных листах. Штернберг не обращал на Франца никакого внимания, будто вовсе его не слышал. И тогда, спустя целую минуту сомнений, в порыве жалости к упорно не сдающимся огню письменам, Франц схватил кочергу и выгреб из углей обгоревшую по обрезу тетрадь. Нехотя глодавший её огонь вконец обессилел, съёжился и потух. Франц ожидал гневного окрика: Штернберг, всегда без труда читавший его мысли, обычно мгновенно узнавал о всех его намерениях, но на сей раз офицера будто вовсе не было в комнате, хотя он стоял всего в нескольких шагах. Отрешённое молчание Франц воспринял как полное равнодушие к судьбе злополучной тетради и взял находку в руки: каллиграфическая стройность и чёткость, аскетическая поджарость строчных букв и неприступная роскошь заглавных — эти записи в глазах преданного ординарца были словно некой частью Штернберга, от которой тот вздумал по одному ему ведомой причине избавиться. Франц помедлил, глядя в спину офицеру и нарочно думая про тетрадь. Не дождавшись от безучастно смотревшего в окно Штернберга ни слова, Франц вышел из комнаты. Он решил носить эту небольшую тетрадь при себе до тех пор, пока Штернберг не вспомнит о ней — наверняка ведь когда-нибудь вспомнит и пожалеет, что бросил в огонь. Характер своего шефа Франц считал абсолютно непостижимым, тем не менее, некоторые его стороны изучил довольно хорошо.
Штахельберг
27–28 июля 1944 года
Двор перед общежитием школы «Цет» — мрачноватым строением, служившим в прежние времена жилищем монахам Штахельбергского монастыря, — встретил его пустотой и тишиной. Почти все курсанты уже разъехались по местам назначения — от Берлина до засекреченных альпийских баз «Аненэрбе». Помимо часовых Штернбергу на глаза попался лишь один человек, и тот — парень из обслуги, пересекавший двор слоняющейся походкой и бросивший на всевластного эсэсовца откровенно ненавидящий взгляд. Когда-то этот юнец, помнится, пытался ухаживать за его драгоценной ученицей…
Дана сидела за столом в своей комнате, спиной к распахнутой двери, и даже не обернулась на звук шагов. Её волосы были аккуратно спрятаны под тёмную косынку. Она неотрывно смотрела в чистый лист бумаги перед собой. Приблизившись, Штернберг склонился и тихо провёл тоскующими пальцами по её бархатистой щеке и горячей шее.