— Господи, Ольга, — в сердцах проворчал Папа, — лучше плюнь на все! Черт с ними, с этими похоронами!
— Нет, что вы, — покачала головой девушка, — как можно!
Тележка с завтраком как раз поравнялась с нами, и в этот момент я подумал, что Папа сейчас одним пинком сшибет ее с мостков в воду и жареные утки будут плавать вместе с живыми. А заодно спихнет и обеих секретарш. Никто еще не рисковал до такой степени раздражать его, как это вышло у Альги. Однако он сдержался.
— О’ кей, Ольга.
Он даже не стал спорить. Мгновенно сделался кротким. Единственное, чего он не мог скрыть, это румянца.
— Ну а мы, Серж, — поспешно кивнул он мне, — все таки закусим!
У меня была мысль отправиться следом за Альгой, но она уже выпорхнула за дверь, а Папа зашагал по мосткам к домику на острове. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
— Будь как дома, — рассеянно напомнил Папа, когда мы вошли в этот «домик Петра». Он присел за небольшой столик в дальнем углу своего экстравагантного кабинета.
— Да уж, — сказал я.
Секретарши успели перегрузить блюда с тележки на стол и оставили нас одних. Мы сразу принялись за утятину. Я заметил, что настроение у Папы сильно переменилось. После того, как Альга нас покинула, он уже не казался мне счастливым. Он ушел в себя и отправлял в рот кусочки утки с хрустящей корочкой, как будто не ощущая вкуса. Я молчал. Он вскинул на меня глаза, как бы вопрошая «ну, что скажешь?», но я продолжал упорно молчать. На несколько минут Папа словно забыл про меня, погрузившись в состояние, которое меньше всего напоминало медитацию или размышление о чем-либо. Скорее уж, что-то вроде тупой отключки. Я чувствовал, что ему в общем-то и размышлять не о чем, поскольку готовое решение уже наверняка имелось. Я давно раскусил его, заметив такую особенность: Папа всегда предоставлял собеседнику первое слово и вообще возможность высказаться, и тогда его односложные резюме, вроде «да-да» или «нет-нет» вперемешку с цифрами и суммами, звучали умно, внушительно и впечатляюще. Большинству людей и в голову не приходило, что в начале любого разговора у Папы уже были готовы и резюме и решение, и он не отступится от них ни при каких обстоятельствах. Сам процесс разговора был для него промежуточным или, вернее, лишним этапом общения. Папа инстинктивно избегал изгибов логики и эмоциональных тонкостей, в которых было легко заблудиться. Предпочитал отмалчиваться, а под конец просто выложить то, что было припасено с самого начала. Но я-то знал его. Я знал, что если выдержать характер и заставить его заговорить первым, то он становится косноязычен и даже может проболтаться о том, о чем желал бы умолчать. Кстати, мне кажется, что и покойный доктор хорошо понимал эту Папину особенность.