— Выйди ко мне, детка, — повысив голос, настаивала Кэти.
Сейди метнулась в дом.
— Нет! Я помогаю Пите делать алтарь, чтобы Лупе могла вернуться и попробовать приготовленную мною еду!
Это было уж слишком.
— Никаких колдуний не бывает! Что бы там ни говорила Пита, духи умерших не возвращаются! И уж конечно, они ничего не едят!
— Этого Пита и не говорила!
— Вот и хорошо. Я рада, что мы наконец-то договорились, а теперь...
Кэти осеклась, ибо горящие синие глаза Сейди свидетельствовали о том, что она ни в коей мере не согласна с матерью. Эти глаза взволновали Кэти — потому, что слишком ясно напомнили ей глаза Рейфа и то, как они горели во время последней встречи, когда он спас жизнь Арми и Кэти узнала, что Рейф — ее телохранитель. Поразительное сходство белокурого ангелочка Сейди с ее ненавистным отцом вызвало у Кэти боязливую дрожь.
— Пита и не говорила, что духи едят! Она сказала, что они просто высасывают все полезное из пищи... — Сейди вытянула губы и издала чмокающий звук, словно втягивала длинную трубочку спагетти. — Вот так!
Представлять мудрую Лупе, облаченную в черную шаль и втягивающую ртом спагетти, показалось Кэти на редкость нелепым занятием.
Внезапно Кэти порадовалась предстоящему браку. Сейди уже достигла возраста, когда ей необходимо нечто большее, чем могли дать милая, но суеверная Пита или бойкий сирота Хуанито. Сейди нужен отец, который сумел бы держать ее в строгости.
В качестве падчерицы Мориса ей придется вести себя, как подобает воспитанной юной леди. Разумеется, она будет посещать лучшие французские школы. Кэти с удовольствием представила себе милых, дружелюбных детей и заботливых учителей в залитых солнечным светом классах.
Однако умилительный миг материнских грез не стерли картины прошлого, связанные с тягостным пребыванием самой Кэти в швейцарском пансионе, хотя тот и пользовался высокой репутацией. Воспоминания о длинных одиноких часах, проведенных под замком за малейшее нарушение строгих правил мадам Бремон, были похоронены слишком глубоко в ее памяти и всплыли не сразу. Кэти, которая в детстве тоже была худенькой подвижной девчушкой с ангельским личиком, с трудом терпела чопорную среду. Тоскливыми часами, сидя в тесной комнате, вдали от подруг, она писала матери письмо за письмом, умоляя ту забрать ее отсюда: здесь все говорили по-французски, презирали ее и не хотели с ней играть, поскольку она приехала из Америки. А мать Кэти забавлялась, читая исполненные страстной мольбой письма, и беспечно заявляла подругам за дорогим парижским ленчем: «Ничего, привыкнет».