Тот легко переложил мертвеца на носилки.
— Берем, Павел…
По спине Борщенко прошла дрожь, но лицо его, со стиснутыми челюстями, было непроницаемо. Он занял свое место, и они пошли.
А вскоре уже сидели в машине, которая на большой скорости мчалась к побережью. Добравшись до главной дороги, машина понеслась еще быстрее, а затем внезапно свернула в узкое ущелье. Еще минут десять она двигалась по ущелью все медленнее и медленнее и наконец остановилась.
— Выходи! — предложил Шакун. — Дальше не проехать: осыпь. Понесем на себе.
Они вышли из машины.
С трупом на носилках перебрались через подмерзшую осыпь. Ноги скользили, звенела щебенка, скатываясь вниз. За поворотом, обогнув скалу, Шакун, шедший впереди, скомандовал:
— Стоп машина! Опускай носилки! Перекур! — и, хихикнув, добавил: — Все эти, которые здесь, отказывались работать. Вот и получили вечный покой!..
Только теперь Борщенко увидел, что они остановились перед длинной ямой-могилой. Он подошел ближе и заглянул в нее. Она еще не была заполнена до краев.
Борщенко смотрел в могилу и думал: «Кто они — эти безвестные герои, не пожелавшие работать на врага? Почти у каждого из них где-то остались мать, жена, дети… И сколько еще людей будет оплакивать окутанные мраком неизвестности судьбы таких вот „без вести пропавших“!»
Полный горечи, Борщенко медленно повернулся и — оторопел. С папиросой в зубах, Шакун бесцеремонно шарил в карманах мертвого Андриевского.
Борщенко не выдержал. Одним прыжком он очутился около Шакуна, схватил его за плечи и отшвырнул в сторону. Тот кубарем отлетел к скале и с трудом встал, испуганный и обозленный.
— Ты, что, Павел, сдурел?! Думаешь, я нашел что-то ценное? Да у него всего-то паршивый портсигар. Вот смотри!
Он, прихрамывая, подошел к Борщенко и виновато протянул руку.
Борщенко, все еще не в силах успокоиться, молча рассматривал потертый портсигар из карельской березы с выжженной на крышке монограммой «ЕА» и датой «8 мая 1941 года». По неуверенному рисунку букв чувствовалось, что трудились над ними неумелые детские руки.
Стараясь удержать мысли Шакуна в том же направлении, Борщенко резко приказал:
— А ну, раскрой!
Шакун торопливо открыл портсигар. В нем оказались лишь сложенная бумажка и изжеванный окурок.
— Дай бумажку сюда! А больше там ничего не было?
— Ничего… Это все его богатство.
Борщенко стоял мрачный, а Шакун продолжал оправдываться:
— Ты не подумай, Павел! Если бы нашлось что ценное, разве бы я скрыл.
Морщась от боли, он начал растирать ногу и плечо.
— Набросился, как медведь! Ведь я мог напороться на собственный нож. От твоего швырка все тело гудит. Не нагнуться к лопате.