— Безответственный ты элемент, Колька!
— Ну, ну! Ты такими словами не швыряйся! — вскипел Муратов.
— И хотя бы делом, а то ерундой всякой занимался! — продолжал Костя.
— Е-рун-до-ой?! — Муратов торопливо вытащил из кармана жестяную коробочку и извлек из нее вылепленную из хлеба раскрашенную фигурку.
— Это, по-твоему, ерунда?! — Он сунул фигурку к носу Таслунова. Тот немедленно отвел руку Муратова в сторону.
— Фу-у, пакость какая! Нашел чем хвастаться! Может, предложишь еще пристроить эту мерзость к газете?
В руке Муратова была шаржированная фигурка Гитлера. Зловещая челка. Свирепый взгляд исподлобья. Засученные рукава — и в руке окровавленный топор палача со свастикой на лезвии. У основания плахи и у ног Гитлера — отрубленные головы людей разных национальностей. Внизу надпись: «Путь к господству!»
— Тошнит, глядя на эту гадюку! — продолжал Костя. — Выбрось в мусорное ведро — там ей самое подходящее место!
— Погоди, погоди, Костя, — вмешался Пархомов. — Коля, покажи.
Он взял работу Муратова и стал ее рассматривать.
— Здорово! Самая суть фашизма схвачена. Путь к господству через казни, через уничтожение целых народов.
Костя растерялся, сбитый с толку словами Пархомова, и молчал.
Никто не заметил, как подошел Кузьмич.
— Все еще лясы точите?!. Ээ-э! Что за штуковина?!
Он взял фигурку и, осторожно поворачивая, оглядел со всех сторон. Потом перевел взгляд на Муратова.
— Твоя работа, Николай? Да-а… Руки твои золотые, понимающие. Кончится война — иди в академию!.. — Кузьмич протянул фигурку Муратову. — Убери, не поломай. И потом обязательно покажи Василию Ивановичу. А теперь — пора за работу, молодежь!
Но никто не успел тронуться с места, как появился Силантьев и остановил всех возгласом:
— Комсомолия! Епифан Степанович пропал!
— Как пропал?!
— А вот так. Нигде нет. Может быть, за борт смыло. А вы и не заметили. Тоже, друзья называетесь!
Ребята растерянно повернулись к Кузьмичу.
— Ищите! — распорядился тот. — Только быстро!
В каюте у капитана Шерстнева продолжался разговор, начатый еще на капитанском мостике.
— Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку! — говорил Шерстнев. — Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню…
— Пожалуйста, Василий Иванович, — спокойно согласился Рынин и закурил. Его размашистые брови чуть сдвинулись; серые внимательные глаза прищурились.
Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, скептически улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.