— Вот, — сказал директор и обвел собравшихся воспаленным взором. — Вам…
— Спасибо, спасибо, — закивали головами умалишенные.
— Вот-вот, — тоже кивнул директор. — Голоса слышите? Голоса… Остановитесь. Надо притихнуть, раскрыть душу. Вкушайте голос всевышний! Я вкусил, и ангелы прилетали: ангел жизни и ангел смерти. Сказано было мне: у несчастных, сирых, аки у малых деток, хлеб насущный отнимал, вор я, крал всю жизнь. Вот мертвых в землю положу, искупление будет. Кара небесная тому, кто утаит копеечку, кто же отдаст копеечку, тому рубль воздастся!
После этих слов директор вытащил из оттопыренного кармана плотную пачку долларовых купюр и стал раздавать их больным. Те с интересом брали, рассматривали, не зная, как с ними поступать. Кто-то уже выпустил из вялых пальцев зеленую бумажку, и ветер, подхватив, разыгрался с ней.
— Это доллары, доллары, — горячо объяснял благодетель.
Но безумцы не понимали его. Все, что они хотели, — это покушать, а потом всласть покурить. Тут во дворе появился Автандил Цуладзе. Увиденное потрясло его до самых оснований его грузинской души. Он протиснулся к директору, который продолжал распространять банкноты, выхватил поредевшую пачку, пожал ему руку и кинулся собирать деньги обратно. Кто отдавал молча, кто — плача, кому пришлось бить в зубы.
— Кажется, идиотов прибавилось, — бормотал он, выхватывая купюры из почерневших от грязи рук больных и пряча их в карманы халата. Когда пачка была восстановлена, Автандил громко расхохотался, хлопнул директора по плечу: — Хороший ты мужик! Оставайся с нами, койку найдем!
Благодетель глянул просветлевшим взором на Цуладзе, отрицательно покачал головой, тихо молвил: «Нет, у меня иное предназначение», — и ушел прочь. Больше его никогда не видели. Говорили, что кто-то встречал странного мужчину, который шагал в сторону севера и спрашивал ближайшую дорогу к монастырю.
* * *
…Старый поэт Сыромяткин надумал постучать в дверь каморки. Что-то с грохотом треснуло, посыпалась радужная штукатурка. Юра нехотя поднялся и, как был в естественном виде, пошел открывать, даже не подумав, стыдно это или некрасиво. Сыромяткин, увидев обнаженного юношу, заговорил чистейшей прозой:
— О, величественнейший и прекраснейший Аполлон! Не соблагоизволите ли вы и Дева Мария посетить в сегодняшнюю ночь волшебный бал? Бал будет символическим, он внесет ясность во все то многое, что каждый из нас, влекомый нашей бедственной и горемычной судьбой, пытается найти в безысходной жизни… И в этом предназначение мероприятия. Не пир сатанинский во время чумы, но прибежище последней радости для истомленных душ…