– Да, – с улыбкой соглашаюсь я, – и самое интересное, что в эти два месяца все вдруг сразу станут равны: и Буш, и Путин, и Бил Гейтс, и йог какой-нибудь в гималайской пещере, и бомж с Курского вокзала, и я, и ты. Представляешь?
Анна смеется, качнув рукой с сигаретой, с которой все не сыпется пепел.
– Да! Наконец-то осуществится лозунг: свобода, равенство, братство. Все обессмыслится, причем абсолютно для всех.
– Ну, не для всех. Ведь на свете есть люди, сошедшие с ума еще до конца света. Они-то ничего не поймут. Просто умрут в лечебницах от холода.
– Точно, – Анна кладет почти сгоревший окурок в ложбинку пепельницы. Окурок длинный, пепел только сейчас с него падает. Я всегда поражался способности Анны совершать в пьяном состоянии эти тончайшие жесты: иметь растрепанную, но элегантную прядь волос на лбу, красиво скрещивать ноги, не ронять с сигареты пепел.
– Да, – говорит она, глубже поджимая под себя ноги и опираясь холодным ухом о мое плечо, – хорошо бы стать в последние пару месяцев жизни сумасшедшим.
– Или достать тонну травы и курить ее.
– Думаешь, поможет? – Анна насмешливо, с материнским взглядом, гладит меня рукой по растрепанным влажным волосам.
Я не собираюсь ей отвечать. При мысли о том, что солнце может погаснуть, мне хочется реального подтверждения, что я еще жив. Ей бы тоже этого хотелось, – я чувствую, как она шевельнулась, пытаясь встать, чтобы уйти. В сущности, бегство ведь тоже есть способ остаться живым. Но я удерживаю ее – одной рукой за плечо, пальцы второй руки засовываю между ее колен. Совсем слабо, но она сопротивляется. Запрокидываю ее голову – Анна, выдохнув сквозь ноздри, словно смирившись с чем-то непреодолимым, закрывает глаза – и я насильно целую ее в губы. Несколько мгновений чувствую, что она медлит с решением: остаться или уйти. Ее губы едва отвечают мне встречным движением. Бывшим любовникам всегда тяжело спать друг с другом – ведь совершенно ясно, что этот путь ведет в никуда. Но что поделаешь. Мы у меня дома, пьяные, в темноте, мои пальцы касаются ее затянутого в ткань лобка, и губы ее тесно прижаты к моим.
– Представь, что солнце погасло и наступает конец света, – говорю я тихо и с закрытыми глазами, – и сейчас начинается первый месяц из отпущенных двух…
Задираю вверх ее черную офисную юбку, достаточно короткую, чтобы сразу обнажились молочно-белые ягодицы – колготки из-за жары она сбросила, едва войдя в мою квартиру. Одной рукой придерживаю Анну за грудь, другой расстегиваю молнию на джинсах. Как всегда, я возбужден наполовину. Оттягиваю в сторону полоску ее трусов и сразу вхожу в нее. Десять, пятнадцать движений – и наливаюсь силой у нее внутри. Анна начинает постанывать. Быстро, стремительно наступают несколько секунд оргазма. Мир серебрится и темнеет, будто в момент затмения. Сексуальное наслаждение и есть затмение – затмение личности.