Но никто никому в рожу, конечно, не заедет. Страх показаться сумасшедшим инфантильным ребенком – не позволит, нет. Ты заплатишь ему, психотерапевту, неплохие деньги за его идиотский прием и уйдешь, взяв рецепт на покупку каких-нибудь цветных таблеток в аптеке. Жизнь примитивна, господа – она ярка и полезна, как десяток плавающих в последождевой луже червяков. Есть, спать, сношаться, искать пищу, добывать ее, снова сношаться, снова есть, снова добывать еду и снова спать. Все. Пока какой-нибудь херувим сапогом от фирмы «Экко» не раздавит в этой луже парочку из вас. Или небесное колесо от фирмы «Мишлен» с ревом не переедет все лужу вместе со всеми вашими жизнями разом. Такова уж реальность. Прими ее как есть, приспособься.
Адаптируйся.
Полюби то, что отвратительно, посмейся тому, что не смешно, стань добрым к тому, что агрессивно, равнодушным к тому, что несправедливо. Одно из психотерапевтических упражнений: стоя перед зеркалом каждый день, улыбаться и весело говорить себе, что ты сильный, влиятельный, удачливый, красивый, умный. А потом идти на улицу, в мир. Навязывание своему лицу улыбки рано или поздно изменит настроение твоей осьминожьей души, и она тоже начнет по утрам улыбаться – как бы станет по утрам зубы чистить, как и ты.
Адаптируйся.
Мой коридорный копт Эни удивил меня за эти дни. Однажды он тихо постучался в номер, и когда я открыл, несколько смущенно спросил, не налью ли я ему виски. У него было хмуро-жалостливое лицо, в руке он держал маленький стеклянный стаканчик. Когда Эни выпил грамм сорок «Джеймесон», лицо его засветилось сознанием глубочайшего счастья. Я даже ему позавидовал, вспомнив, как когда-то в глубоком детстве попробовал впервые привезенную из Москвы пепси-колу и тоже примерно так же был счастлив.
Зря я ему, конечно, налил. Здешний мир не ведает деликатности. На следующий день, рано утром, Эни вновь постучался и уже панибратски спросил виски, но я ему отказал, скривив гримасу и промямлив нечто вроде: «No, I am very busy». Странная форма отказа, правда? К вечеру, вернувшись с пляжа, я обнаружил, что содержимое бутылки «Джеймесон» немного уменьшилось. Было неизвестно, использовал ли при этом Эни свой стаканчик или прикладывался к бутылке губами. Я вылил остатки виски в раковину, а бутылку выбросил в мусорное ведро.
Было шесть вечера. Я встал, принял душ, побрился. Спустившись в холл, спросил ужин. Мечтательно улыбчивый Муххамед мягким жестом пригласил меня сесть за стол, сам вышел из-за стойки и скрылся в двери возле лестницы. Я сидел и смотрел вправо, на стену за колонной, где висели трое часов. На одних было показано время в Берлине, на вторых в Каире, на третьих – в Москве.