Таллулы не оказалось ни в кассе, ни в фойе, ни в Зеленой комнате.[4]
Кэлловэй, раздраженный грубостью Хаммерсмита и исчезновением Таллулы, вернулся в зрительный зал, чтобы забрать свой пиджак, затем он намеревался пойти напиться. Репетиция закончилась, актеры ушли. Из задних рядов партера голые изгороди казались особенно убогими. Наверное, не хватает еще пары дюймов. Он записал на обороте найденной в кармане театральной программки: «Изгороди: повыше?»
Звук шагов заставил его поднять голову: на сцене появился какой-то человек. Он беззвучно открыл центральную дверь за сценой, там, где сходились изгороди. Кэлловэй не узнал вошедшего.
— Мистер Кэлловэй? Мистер Теренс Кэлловэй?
— Да?
Гость подошел к краю сцены, туда, где прежде находились софиты, и остановился, глядя в зрительный зал.
— Прошу прощения за то, что прервал: ход ваших мыслей.
— Ничего страшного.
— Я хотел переговорить с вами.
— Со мной?
— Если вы не против.
Кэлловэй пробрался к передним рядам, по пути оценивающе разглядывая незнакомца.
Тот был с ног до головы одет в различные оттенки серого. Серый костюм из тонкого сукна, серые туфли, серый галстук. «Индюк разряженный» — была первая, немилосердная оценка Кэлловэя. Однако незнакомец производил внушительное впечатление. Лицо, скрытое полями шляпы, трудно было разглядеть.
— Позвольте представиться.
Голос был располагающим, приятным. Идеальный тембр для рекламных роликов: наверное, туалетное мыло рекламирует. После дурных манер Хаммерсмита Кэлловэй словно вдохнул живительную струю.
— Меня зовут Личфилд. Я, конечно, не жду, что мое имя известно такому молодому человеку, как вы.
«Молодому человеку»; ну-ну. Может быть, в его лице еще осталось что-то от ангела?
— Вы критик? — поинтересовался Кэлловэй.
Из-под безукоризненно ровно отогнутых полей шляпы послышался полный иронии смех.
— Ради всего святого, нет, — ответил Личфилд.
— Тогда простите, но я в растерянности.
— Вам нет нужды извиняться.
— Вы не были сегодня днем в зрительном зале?
Личфилд проигнорировал вопрос.
— Я понимаю, что вы занятой человек, мистер Кэлловэй, и не хочу отнимать у вас время. Театр — это моя профессия, так же как и ваша. Я думаю, нас можно назвать союзниками, несмотря на то что мы никогда прежде не встречались.
Ах, великое братство. Кэлловэю захотелось сплюнуть при этой столь знакомой попытке вызвать у него сентиментальные чувства. Он подумал обо всех так называемых союзниках, радостно втыкавших ему нож в спину, и, наоборот, обо всех драматургах, чьи работы он, улыбаясь, смешивал с грязью, об актерах, которых он уязвлял ехидными замечаниями. К дьяволу братство — здесь каждый старается затоптать соперника, так же как и в любой другой творческой профессии.