Мерзкий молокосос был заметно младше своей любовницы. «Дьяволица предпочитает лакомиться свежатинкой, — злобно прошипел про себя Эрит. — Должно быть, ей нравится мясо помоложе, покровители слишком стары для нее».
Эрит скрипнул зубами, провожая безумным взглядом высокого мальчишку в скромном черном сюртуке. Чем она занимается с этим чертовым поганцем? Ей нужен настоящий мужчина, а не щенок. Такой женщине, как Оливия, не пристало связываться с мальчишкой.
Он мог бы свалить наглого юнца одним ударом. При мысли об этом рука Эрита сама собой сжалась в кулак. Но ударить Оливию он не смог бы, да и не желал. Он хотел бы повалить ее на землю, задрать элегантные юбки и показать, чего она лишилась, сбежав от него.
У Эрита вырвалось глухое рычание: он увидел, как Оливия с улыбкой поцеловала мальчика в щеку. Он бросил бы к ее ногам все рубины Бирмы за одну десятую той искренней нежности, которую она испытывала к чертову молокососу. Чтоб она сдохла, мерзкая ведьма! За то, что предала его. За то, что заставила страдать.
Позади дома блестел на солнце пруд, где лениво плавали несколько уток. Остальные птицы дремали на берегу. Мальчишка подвел Оливию к покосившейся деревянной скамье. Эрит побагровел. Эта деревенская идиллия приводила его в бешенство.
Он уже давно не дрался на дуэли и никогда прежде сам не бросал вызов, но сейчас ему отчаянно хотелось пустить кровь этому молодчику. Потому что мальчишка отнял у него Оливию, женщину, принадлежавшую графу Эриту и никому другому.
Его вновь захватила первобытная жадность собственника, которую он испытал, впервые увидев Оливию Рейнз. Мучительный спазм сжал горло. Сквозь красную пелену, застилающую глаза, Эрит увидел, как парочка уселась на скамейку. Голубки нежно держались за руки, и от этого зрелища графа замутило.
Остатки разума приказывали ему бежать прочь. Бросаться на соперника, не владея собой, — безрассудство.
Но лошадь Эрита не желала считаться с мнением хозяина. Взбудораженный запахом воды, мерин фыркнул и дернул головой, пытаясь вырвать у Эрита поводья.
— Проклятие, — пробормотал граф, когда Оливия, обернувшись, застала его за подглядыванием.
Он почувствовал себя мальчишкой-оборванцем, пойманным возле витрины кондитерской. Стыд и унижение еще больше распалили его гнев. Эрит с шумом втянул воздух, что нисколько не остудило его ярость, и намотал на руку узду, ругая про себя злополучное животное. В надежде, что, как всегда, выглядит уверенно, он выступил из-за деревьев.
— Оливия, — рявкнул Эрит.
Солнце слепило ему глаза, и когда куртизанка поднялась со скамейки, граф не сразу разглядел, как она бледна и испуганна.