– Естественно, они пытались меня контролировать, но это удавалось им лишь до тех пор, пока я не вышел из младшего школьного возраста. В дальнейшем это стало невозможно. Подобно большинству мальчиков из хороших семей, я очень рано овладел искусством виртуозного вранья, что позволяло мне в известном смысле жить двойной жизнью.
– А до того, как вы вышли из младшего школьного возраста и научились защищаться от вторжений в свое личное пространство, этот контроль извне сильно вас тяготил?
– Довольно сильно.
– Какую форму он принимал? Вас доставали нравоучениями? Лишали невинных удовольствий?
– Главным образом доставали нравоучениями. Господи, да я прямо вижу эту картину: я стою посреди комнаты, а передо мной на диване расположились все мои родственники с видом присяжных заседателей. Я кругом виноват, и теперь мне предстоит выслушать очередную порцию галиматьи от каждого из них. Это было и грустно, и смешно. Восхитительно серьезные и непоколебимо уверенные в собственной правоте, они часами упражнялись в красноречии, мне же надлежало молчать и, стоя как истукан, смиренно внимать каждому слову, изредка кивая головой в знак того, что считаю все претензии обоснованными.
Он возвел глаза к небесам и театрально вздохнул. В выражении его лица появилось что-то дьявольское, что-то неуловимо порочное.
– Телесные наказания?
– О нет, что вы. Для этого они были слишком интеллигентны.
– В вашем голосе слышится сожаление.
– Потому что теперь, по прошествии многих лет, я смотрю на это несколько иначе.
– Что вы имеете в виду?
– То, что многие из моих поступков действительно заслуживали наказания. И лет до восьми или девяти такая перспектива казалась мне весьма устрашающей, хотя и не могла заставить меня всерьез пересмотреть свое поведение. Я всегда был, как выражалась моя бабка, строптивым мальчишкой.
– Вы этим гордитесь?
– Сейчас уже в меньшей степени, чем тогда.
– Что же заставляло вас опасаться наказания, которое, как вы сами только что признались, так ни разу и не последовало?
– Рассказы приятелей, разумеется. Менее изнеженных и избалованных мальчишек, чем я.
– Слушая их, вы не испытывали возбуждения?
– Сексуального? Подобного тому, какое испытывал старина Руссо? – Он слегка оскалился, на долю секунды вновь сделавшись похожим на голодного волка... или на вервольфа. – Нет. В то время еще нет. Я на полном серьезе побаивался, потому что не знал, как в этом случае следует себя вести: в чем каяться, что обещать, словом, к какой прибегнуть лжи, – ведь в любом случае я не собирался становиться другим. Даже под угрозой самого сурового наказания.