— …Дей-стви-тель-но!. Просмотрев мой бумажник, Марк нахмурился.
— Действительно, денег у тебя немного!.. А я, брат, третью категорию получаю… нового назначения жду… Да, брат, немного у тебя денег. Ну да ладно, половину я возьму!
Он вынул из бумажника пестрые бумажки и, перегнув через палец, стал пересчитывать.
— Не богато!.. Действительно!.. Не рыскал шакалом! А!.. Так-то, так…
Я знал Марка Ващенко еще по Павловскому военному училищу, всегда веселым семнадцатилетним юнкером, потом молодым офицером 613-го Славутинского полка, куда выехали мы также вместе.
— И что это, Марк… вид у тебя такой?.. Ну, зашил бы!.. Смотри: дыра… вторая… третья…
Марк спрятал деньги в карман шинели и быстро взял меня под руку.
— Чего толковать! Нечего, брат, толковать! Действительно, брат, толковать нечего!.. Идем, угощу. Ну, идем! Там и купим… все, что нужно… Два грамма… Пожалуй, на два хватит… Э-эх!..
В госпиталь я вернулся только к вечеру.
«Взять бы его, — думал я, вспоминая, как Ващенко, нанюхавшись кокаину, плакал под смех проституток в кабаке за кладбищем. — Взять бы его!.. да с его кокаином…»
Потом я обратился к дежурной сестре.
— Сестра! Я скоро уеду. В полк пора. Видите, уже поправляюсь.
Сестра фон Нельке остановилась возле моей койки. Синие круги под ее утомленными глазами казались в темноте лиловыми.
— Успеете ли, поручик? Ведь уже и Тихорецкая сдана… В палате зажглись лампочки. Буйные за стеной гудели, как в дупле пчелы…
…И ничто не помогало. Ни бром, ни папиросы. Сна не было…
Все больные давно уже спали. Спал и мой сосед — вихрастый Костя.
На столике возле него лежало Евангелие. Под ним какая-то тетрадь, в черной клеенчатой обложке.
Я взял ее и открыл.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана,
четким, почти детским почерком было переписано на первой странице. Под стихотворением бежала ровная, по линейке выведенная черта. Ниже — отрывок из Блока:
Я не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна…
Завиток. Неумело выведенный женский профиль. Мальтийский крестик, тоже косой.
— Го-осподи! — вздохнул дежурный санитар и громко, на всю палату зевнул.
Я тоже зевнул. Опустил тетрадь на одеяло. Из тетради выпала какая-то фотография. Фотография соскользнула на пол. Я поднял ее и вдруг увидел чуть-чуть раскосые, знакомые глаза Ксаны Константиновны.
«Моему милому и дорогому брату Косте, — прочел я под фотографией. Черноглазому галчонку с крыльями сокола. Ксана».
…Опять зевнул санитар.
— Чтоб новокорсунские да подкачали! — бредил вахмистр-паралитик.
— Ва-ше им-пе-ра-тор-ско-е ве-ли-че-ство…
Я вложил фотографию в тетрадь и осторожно положил ее на столик.