Подошел связной.
А вечером наша рота пошла в заставу.
Полевой караул лежал за холмиком. Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседовали два солдата.
— И-и, боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке сказывал!..
Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать его было трудно.
— Да все одно это!.. Что хлеб, что корова…
— А у кадетов, думаешь, как?.. — вклинился в разговор третий голос. — За пуд — две ихних тысячи… А на кой они нужны, эти две тысячи! Ребятам разве?.. Кораблики складывать?.. А насчет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не явившихся по мобилизации всё что ни есть забирают. Специально и отряд такой ходит, карательный, что ли…
— Слыхал я про это… Как же!.. Нам о карательных политрук еще разъяснял…
Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор оборвался.
Часовым стоял Галицкий. Подчаском — Кишечников, красноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.
— Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной минуты нету! обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел проверять посты. — Вот прислушайтесь, дело какое!.. Не то ползет… не то ветер…
Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.
…Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.
— Не трусь, Галицкий!.. Никто не ползет… Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку, обнял ее обеими руками.
— Как служил я у красных, господин поручик, говорили, что и мир скоро будет. Как, не слышно теперь? — спросил вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.
— Нет, Кишечников, не слышно что-то!
…Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.
Серебристые, ровные волны бежали по степи. Взбегая на холмики, они, кувырнувшись, срывались вниз и бежали дальше, играя опять то серебром, то зеленою, быстро расползающейся по всему полю тенью.
— И чего не едут!..
Ротный то и дело подымался и смотрел перед собой.
— Ей-богу, этот поручик Науменко что твоя рязанская баба!..
Прошло минут пять. Потом еще пять…
— Идет! — сказал наконец ротный, приподнялся и взбросил на ремень винтовку.
— Да еще с прибылью, кажется!.. — воскликнул поручик Скворцов. Э-ге-ге!.. Двух товарищей ведет… А ну-с, узнаем про дела совдепские!..
Но допросить перебежчиков не удалось. Полк уже выступал из имения, и ротный спешил на подводы.
Я сидел на подводе подпоручика Морозова. Поручик Науменко шел возле нас.
— А там — неладно, ей-богу!.. Уж я понимаю!.. Да вы послушайте только… — Он говорил быстро. Очевидно, торопился еще и к поручику Скворцову. — И ей-богу, все потому только, что между прочим это делается… Ведь на подводах их допрашивали. Сперва поручик Ауэ одного, потом его же капитан Карнаоппулло, а поручик — другого. И вот здесь-то вся их каша и всплыла… Один говорит: сорок второй советской дивизии, и давно уже здесь. Другой: с двадцать восьмой, говорит, вышли, и совсем только недавно… Один… — Поручик Науменко споткнулся о камень. — Фу, черт!.. Один… Сейчас, поручик Скворцов!.. Сейчас я! — Поручик Науменко вновь обернулся к нам: Ну и вот… Один говорит…