Выпросил я у соседа Трегуба лошадь с телегой. Решил по балкам и возле озер сушняка набрать. Хоть что-то. Вообще-то, лошадей у частных лиц реквизировали для нужд армии. Но у соседа лошадь старая, ее не взяли.
Трегуб жадным был, долго выламывался, потом поставил условие — половину сушняка отдать ему за лошадь и телегу. Такого у нас в поселке отродясь не водилось. Люди помогали друг другу и не крохоборничали. Тем более, я ведро овса достал, лошадь подкормить, и бутылку самогона Трегубу заранее отнес. Ему этого мало показалось, хотя знал, что у нас семья — старики да дети.
Сушняка с братишкой и сестрой Варей я набрал много. А Трегуб на въезде нас поджидал. Мерз, скотина, а боялся, что мы его обделим. Цап за вожжи — и тащит к себе во двор:
— Сначала мою долю отсыпем…
Сестра Варя даже заплакала от обиды, а я отпихнул Трегуба и направил воз к нам во двор. Он за мной. Проследил, чтобы ровно половину сушняка ему оставили, а потом говорит:
— Ты, Васька, вынеси еще стакан самогонки. Я знаю, мать у тебя гонит.
Прозвучало, как угроза. За самогон могли и к суду привлечь. Но я парень крепкий вымахал, хоть и тощий. Нагнулся к уху и пригрозил:
— Попробуй, вякни. Я твое сено и сарай в момент спалю.
А сам от злости трясусь. Никогда такого за собой не замечал. Видать, война и в тылу людей меняет.
— В тюрьму загремишь, — заявил Трегуб. — Ты уже раз там побывал. Пойду и заявление напишу.
— Не успеешь. Я добровольцем на фронт уйду. Все, катись отсюда…
Вот такие дела. А до этого никогда ни с Трегубом, ни c другими соседями не ругался.
Зима 1941–1942 года выдалась морозной и ветреной. Тяжело заболел дед, который до этого подрабатывал где мог. Отощал, сутками лежал на кровати, кашлял. Врач, молодая, красивая, смотрела на покрытые плесенью стены и давала советы:
— Больному тепло и усиленное питание надо. Молоко, мед, бульон…
Мама с бабкой ловили каждое ее слово и согласно кивали. Зарезали одну из трех уцелевших несушек. Дед, съев несколько ложек бульона, от курятины отказался. Почти вся жесткая несушка досталась сестренкам. Они тоже без конца простывали и нуждались в усиленном питании.
Дед умер в конце декабря, когда под Москвой шло наступление наших войск.
— Ну вот, мама, дождались наконец! Погнали фашистов, — бодро говорил я.
Но после смерти деда сильно простыла младшая сестренка Маша, матери было не до побед. Маленьких детей в поселке умирало много, и мама старательно выхаживала ее. От отца писем не было. Мама пошла работать на почту. Кроме мизерной зарплаты там полагался какой-то паек.
Вечером придет и плачет. Спрашиваю: «Маманя, что с тобой?» Оказалось, столько конвертов «казенных» приходит! Работники почты уже научились распознавать похоронки. А что еще в конверте с печатью может быть? В лучшем случае сообщение, что пропал человек без вести. Хоть какая-то надежда, что вернется!