В нашу задачу не входит описание последующих кризисов. Не только процветала Церковь, влекомая своим неисправимым упрямством и амбициями, а также невероятной любовью к спорам, – рос и мальчик Юлиан, едва избежавший общей участи всех родственников Констанция. Его и брата Галла готовили для рукоположения в священный сан на вилле Мацелл в далекой Каппадокии; отдых их состоял в строительстве часовни для святого мученика Мамы. В такой обстановке формировался разум будущего проповедника язычества.
Нельзя, впрочем, забывать, что, поскольку Церковь-победительница разъединилась на множество ответвлений, то же произошло и с религией. Благородные нравственные последствия введения христианства как-то ушли из виду, уступив место бесконечным ссорам иерархов за букву учения. Герои этого и последующих десятилетий, Афанасий, Василий, Григорий Назианзин, Иероним, Хризостом – все несут в той или иной степени четкий отпечаток не только религиозности, но и внешней «церковности», почему кажутся более односторонними и менее симпатичными, нежели грандиозные, совершенные и гармоничные фигуры античности; но жизненные принципы первых, конечно, неизмеримо благороднее.
О действительных глубине и характере нравственных следствий принятия христианства нельзя судить по Евсевию, который не дает усомниться, что божественной наградой за обращение стали счастье на всей земле и господство над миром. Сознательно или бессознательно, но изменилось, пожалуй, отношение к светскому. Огромная масса, конечно, как и прежде, хотела наслаждаться всеми возможными и дозволенными государством удовольствиями, но люди более серьезные полностью воздерживались от многих жизненных радостей, и в конце III века даже христианский вероучитель нашел нужным выразить опасение, не повредит ли браку отдаление между мужем и женой. Многие чувствовали необходимость поделиться своими земными богатствами с бедными и церквями, а некоторые даже совершенно отказывались от собственного имущества. Две черты тогдашнего христианства – благотворительность и аскетизм, если не говорить о третьем его проявлении – миссиях к языческим народам, в которых участвовали почти исключительно духовные лица.
Что до благотворительности, то христианин, следуя известному изречению, начинал с собственного дома и со своих рабов, обращался с ними милосердно или же отпускал их на свободу. Само по себе рабство не считалось чем-то неправильным; и в позднейшие времена монастыри могли иметь собственных невольников. Но освобождение их все быстро осмыслили как благодеяние, и при Диоклетиане Хромации, префекте города Рима, волю получили примерно тысяча четыреста рабов. В конце IV века значительно большие размеры это явление приняло в благочестивом кружке блаженного Иеронима, правда, среди тех, кто полностью отверг мир; впрочем, их современник Хризостом требовал неограниченного отпуска рабов. Молодой солдат Мартин из Тура оставил себе одного такого слугу, причем относился к нему, конечно, с глубочайшим смирением, часто снимал с него обувь и прислуживал ему за столом. Константин уже пытался лишить господина власти над жизнью и смертью своего невольника, хотя прописанное в законе различие между смертью