Итальянская толпа любопытна до истерики. Увидели, что ведут чужеземца в полицию, заинтересовались:
— За что? Что сделал?
Хозяин кинематографа рассказал: «смотрел, дескать, человек программу два раза, да еще хотел и в третий раз смотреть. А деньги за билет уплатить отказался, да, кроме того, когда его стали выводить — вступил в драку».
Посмотрели неаполитанцы на матросика.
— Знаете что, — обращаются к полицейским и хозяину. — Отпустите вы его.
— Как-так, отпустите?
— Ну, чего там… Бедный человек, видит кинематограф впервые, обрадовался, что дорвался — за что его в полицию?
— В самом деле, отпустите его.
Толпа загудела — сначала просительно, потом — не просительно.
— Отпустите этого человека! Отпустите его! — гудела вся улица.
Итальянская толпа шутить не любит. Просят, значит, надо сделать.
— Ну, Бог с тобой, — согласился кинематографщик. — Ступай! Отпустите его, я ничего против него не имею.
Торжествующая толпа бросилась качать кинематографщика, полицейских; потом устроила овацию матросику, подхватила его на руки и с веселым пеньем и плясками повела в ближайший кинематограф.
Ввалились, просмотрели программу, подхватили опять матросика на руки и с той же восторженностью повлекли в другой кинематограф, оттуда в третий, четвертый, и так до самого вечера, пока несчастный матросик не взмолился:
— Братцы, отпустите меня! Тошнит меня от него… Вот и вся история. Но сколько в ней неожиданности, добродушия и милой шутки. Ко всякому поводу придерется неаполитанец, чтобы погорланить, повеселиться и поплясать.
До сих пор не могу сказать точно, — какое впечатление произвели мы на Максима Горького.
Говорю это потому, что знаю — порознь каждый из нас сносный человек, но все мы in corpore — представляем собою потрясающее зрелище. Человек с самыми крепкими нервами выносит пребывание в нашей компании не больше двух-трех часов. Шутки и веселье хороши, как приправа, но если устроить человеку обед из трех блюд: на первое соль, на второе горчица и на третье уксус — он на половине обеда взвоет и сбежит.
Однажды ехали мы из Петрограда в Москву — Крысаков, Мифасов и я. В четырехместное купе к нам сел какой-то сумрачный старик. Он начал сурово прислушиваться к нашему разговору… Постепенно морщины на его лице стали разглаживаться, через пять минут он стал усмехаться, а через полчаса хохотал как сумасшедший, радуясь, что попал в такую хорошую компанию. В начале второго часа смех его заменился легкой, немного усталой усмешкой, в середине второго часа усмешка сбежала с лица, и весь он осунулся, со страхом поглядывая на нашу компанию, а к исходу второго часа — схватил сбои вещи и в ужасе убежал отыскивать другое купе.