Мещанин Федосеев жаловался на купеческого сына Лутохина, который якобы обозвал его словом «дурак». Дело упростилось бы, если бы Лутохин отпирался от сказанного слова (в таких случаях дело обыкновенно прекращается), но Лутохин на первый же мой вопрос откровенно признался:
— Да. Я назвал его дураком!
— И не стыдно вам? — сказал я. — Зачем же вы это сделали?
— Потому что он действительно дурак.
— Вот странно: что это, звание, что ли?
— Конечно, звание, — хладнокровно подтвердил Лутохин. — Сметливый вы, например, судья — вас называют судьей; Федосеев дурак — его нужно называть дураком…
Лутохин крепко утвердился на этой позиции, и мне трудно было выбить его оттуда.
«Интересно, — подумал я. — Как бы поступил на моем месте сметливый царь Соломон? Я уверен, он подошел бы к этому запутанному делу с самой неожиданной стороны… Эх! Будь один из них младенец…»
И тут же меня озарила мысль, настоящая царская, соломоновская: «А что если Федосеев в самом деле дурак? Попробую испытать его. Если Лутохин прав, прекращу это загадочное дело, да и все».
Я очнулся от задумчивости, поднял глаза на обиженное лицо Федосеева и сказал тоном судьи:
— Вы жалуетесь на купеческого сына Лутохина, который назвал вас дураком… Скажите, вы твердо уверены, что вы умный?
— Твердо, — отвечал Федосеев.
— Хорошо-с, — потер я с довольным видом руки (дело начинало налаживаться). — Если это так, то я задам маленькую загадку и по ответу посмотрю: кто вы такой?
Федосеев промолчал, растерянно глядя на меня,
— Вот-с, если бы перед вами горели две свечи: длинная и короткая… То какую бы вам нужно было погасить, чтобы эти обе свечи потом сравнялись?
Федосеев долго, напряженно думал и потом, солидно погладив бороду, ответил:
— Длинную.
Я усмехнулся.
— Вот и выходит, что Лутохин был прав. И выходит, что вы дурак. Ступайте! Прекращено дело.
Царь Соломон, глядя с небес на меня, вероятно, радовался, а мещанин Федосеев обиделся.
Он сказал:
— Какой же вы судья, если ругаетесь… Я буду жаловаться на вас.
— Ступайте, ступайте, — нетерпеливо крикнул я. — Сколько угодно! Следующий! Подходите!
Следующим делом я заинтересовался больше: оно было почти соломоновским, только роль ребенка играло осеннее пальто, да вместо женщин были мужчины. Но принцип был тот же.
— Вот, ваше благородие, — сказал один из двух мужчин, по профессии смазчик вагонов. — Висело мое пальто на гвоздике, а он пришел да взял. «Ты, говорю, куда?» «Это, говорит, не твое пальто, а мое». «Как твое, когда я его покупал?» «Нет, говорит — мое».
— А что вы скажете? — обратился я к другому человеку с рыжими волосами и грязными руками.