— У наших детей только небо живое — с солнцем, дождями, ветрами. Все остальное искусственное, нет природы, нет почвы. Да и небо-то закоптили, порой дышать нечем. И вот я хочу, Ася, чтобы ты помогла моим правнучкам. Ты согласна им помочь?
— Конечно, — ответила Ася, но насторожилась, не понимая, к чему клонит старуха.
— Тогда слушай, — продолжала переводить пение Фаэта. — Напротив моего окна, там, где я тебя благословила, ты должна открыть небольшой участок почвы и на нем посеять цветы моей планеты, которые вылечивают недоразвитых детей, да и не только детей. Цветы моей планеты высоко ценятся во всей вселенной. Но предупреждаю — это трудное дело. Согласна?
Ася чуть не заплакала, что нет рядом Ефрема, без него она боялась принимать решение.
— А как я должна открыть участок? — спросила она.
— Тебе дадут новые башмаки, в которых ты опять будешь проваливаться, и ты мелкими шажками обойдешь весь этот участок, разрушишь мертвую почву, которую ты называешь асфальтом. А потом возьмешь лопату и выбросишь асфальт, и вскопаешь почву, и посеешь мои семена. Поняла? Сделаешь все так, как сказано в нашей книге. Тебе будет помогать твой дядя Ефрем, но его нога тоже не должна касаться почвы.
— Почему?
— Потому что и он, видно, прожил не без греха.
— Он очень хороший, — возразила Ася.
— Не спорь со мной. Он сейчас подойдет, и можете начинать. Я сама дам тебе семена, когда увижу почву.
Матушка продолжала петь, а Фаэта замолчала, Ася вопросительно посмотрела на красавицу Фаэту.
— Матушка поет песню о материке. Просит материк пощадить ее народ. Я не могу перевести тебе эту песню. Я всегда плачу, когда ее слышу.
— Не надо, — сказала Ася. Она подошла к девочкам и стала вместе с ними заполнять формочки песком. И она слушала песню. Запоминала мелодию, а на мелодию сами ложились слова:
Дети расплачиваются за грехи своих отцов, своих дедов, своих пра- и прадедов, своих праматерей. Ты, чью силу не понять и не измерить. — Пощади детей наших в седьмом поколении. — Верни им почву, попранную нами! Верни! И уймись! Разве сам ты безгрешен?..
* * *
Цветы «солнце Фаэтона» были посеяны. Почва открыта.
К концу дня измученную Асю — девочка уже не могла ни двигать ногами, ни даже говорить — Ефрем усадил в мэровскую машину и отвез в гостиницу. Он и сам изрядно поволновался и устал.
У переводчика, который сопровождал Людмилу Петровну и Маратика, были быстрые воровские глаза, и в поступках он был неожидан, казалось, постоянно делает не то, что задумал, а задуманное таит. Людмиле Петровне он кого-то очень напоминал, но кого именно, она не могла понять. Звали его не тройным именем, как всех фаэтовцев, а коротко — Маус, и это тоже было странно. Людмила Петровна уже знала, что переводчики в этом городе — не коренные жители, они оказались здесь не по своей воле, а этот заявил, что он добровольно сюда приехал, однако, откуда родом, не признался. Еще настораживало Людмилу Петровну то, что у быстроглазого Мауса были наклеенные белые бакенбарды, и он то сдирал их с лица, то прикладывал, как пластырь, снова. В переполненном шаробиле, например, он незаметным образом вернул на свое лицо баки, и отношение пассажиров к нему сразу изменилось, — их пропустили вперед, уступили места, а на улице он почему-то баки опять снял и сунул в карман. Людмила Петровна решила, что так, видимо, поступают здесь все, что такие в этом городе порядки…