Карнизов усмехнулся:
—Лучше бы убили. Это еще не самое большое преступление. Или вы не знаете, какого рода преступники попадают к нам — в тюрьму равелина?
—Преступники? — побледнела Милодора. — Какого рода?...
—Представляющие опасность для... — поручик обернулся на портрет государя-императора, — августейшего дома...
Милодора перевела настороженные глаза на портрет царя.
—Я знакома с Александром Павловичем... И вам это, должно быть, уже известно... Он добрый человек — достаточно видеть его глаза... Разве я могла... За что? — потрясенная, она не понимала, что слова ее выглядят полнейшим лепетом.
Карнизов, снисходительно улыбаясь, откинулся на спинку стула:
—А я читал ваш опус, сударыня.
—За это?... — Милодора почувствовала, что от волнения у нее зашумело в ушах.
—Нет, что вы! В ваших писаниях нет ничего предосудительного. Розовые дамские фантазии. Прекрасная грусть...
—Тогда я не понимаю.
Улыбочка сползла с губ поручика:
—Любопытно, но не более. Жаль, что вы потеряли на это столько времени. Вы могли посвятить себя, свою красоту кому-нибудь, сделать хоть одного человека счастливым. Что еще требуется открасивой женщины!... А вы, пойдя на поводу у близоруких европейских вольнодумцев, надумали осчастливить всех... Меня только мучает вопрос: неужели вы верите в то, о чем пишете?
—Верю ли я? Зачем же тогда писать? — это было так очевидно для Милодоры.
Карнизов с минуту молча смотрел на нее, как будто пытаясь понять, отвечает она искренне или лукавит. Его служебный опыт говорил, что после трех суток каземата мало кто оставался способен лукавить. Холод, сырость, темнота, одиночество, неизвестность ломали людей и посильнее духом, чем эта хрупкая женщина.
В глазах поручика появилось некое подобие сожаления:
—Ну-с, покончим с этими малозначимыми вещами и приступим к делу, — он положил перед собой два листка бумаги: один исписанный, а другой чистый; заглянув в исписанный лист, поднял на Милодору строгие глаза. — Как ваше имя, сударыня, и назовите отчество и сколько от роду лет?
Милодора очень удивилась бы этому вопросу, кабы не была теперь так слаба:
—Но вы же знаете...
—Молчать!!! — вдруг гаркнул Карнизов и нервно подскочил на стуле.
Милодора вздрогнула от этого внезапного выкрика, от этой перемены в настроении поручика и поежилась; на нее в жизни никто не кричал.
Поручик, расстегнув воротник, сказал уже спокойнее:
—Отвечайте исправно: ясно и по существу. Мы ведь тут не в опере. Не так ли?... И не любезностями обмениваемся...
—Милодора Николаевна Шмидт, урожденная Степанова, — Милодора покрепче сцепила дрожащие пальцы и смотрела на блестящие носки сапог поручика, торчащие из-под стола. — Лет — двадцать...