Одна нога провалилась в сугроб, и я достал лыжи. Щёлкнув, они раскрылись, и после нескольких неудачных попыток я наконец перешёл на лёгкий скользящий шаг.
Я шёл по азимуту, выбирая всё новые ориентиры: причудливо торчащий ледяной торос, голубую тень во впадинке на белой равнине. Пеленгатор подтверждал правильность курса. Я не на шутку возгордился своим уменьем ориентироваться в белой пустыне.
Через два часа я почувствовал сильный голод, остановился, присел на корточки и, поставив палатку из силиконовой ткани, забрался в неё. Осторожно высовывая нос, через пять минут я убедился, что температура воздуха в палатке вполне терпима. Я с аппетитом съел саморазогревающееся жаркое, запил его горячим чаем и попытался было выкурить сигарету. Но после того, как я затянулся второй раз, крохотная палатка наполнилась дымом, и я буквально ослеп от слёз. С сожалением загасив сигарету о подошву башмака, я опустил лицевое стекло шлема, убрал палатку и с наслаждением распрямил затёкшую спину.
Ещё раз проверив маршрут по карте, я снова пустился в путь. Чёрт побери, сказал я себе, вся эта история с Ренстедом — просто из-за разницы в характерах. Очевидно, он не способен видеть широкие горизонты. Здесь нет злого умысла с его стороны. Он считает идею с колонизацией Венеры сумасбродной, — просто не может понять, что есть люди, которых она способна увлечь. Ему надо только объяснить…
Однако надежды, рождённые благодушным настроением, тут же разбились о доводы трезвого разума. Ведь вздумал же Ренстед отправиться на ледник. Если из всех мест на земле он выбрал ледник Старзелиус, значит, он не против широких горизонтов? Что же, ждать осталось недолго. Встреча всё объяснит. Бип-би-ип!
Глянув через визир компаса, я заметил прямо по курсу неподвижную точку. Тогда я перешёл на скользящий бег, но тут же запыхался и волей-неволей снова умерил шаг. Точка превратилась в человека.
— Мэтт! — крикнул я. — Мэтт Ренстед!
— Ты угадал, Митч, — ехидно ответил он. — Сегодня ты точен.
Я впился в него долгим пристальным взглядом, не зная, как лучше начать разговор. Его сложенные лыжи стояли рядом, воткнутые в снег.
— Как же!.. Как же это ты!.. — наконец начал я, запинаясь.
— Хоть времени у меня достаточно, но ты и так слишком долго морочил мне голову, — бесцеремонно прервал он меня. — Прощай, Митч. — И прежде чем я успел опомниться, он выхватил из снега лыжи и со всего размаха ударил ими меня по голове. Я упал оглушённый; боль, удивление и бессильный гнев душили меня. Я почувствовал, как его руки шарят у меня по груди, и затем потерял сознание.