Рота слушала и охуевала. Ведь всплывала правда о уважаемом ранее в коллективе дембеле. Его призыв почти покинул казарму, и вступиться за него перед теми, над кем он так весело издевался, было уже некому. Егора я предупредил, чтобы не дал угондошить Воробья уж совсем в хлам, и преспокойно ушёл в ДОСы бухать. С утра я увидел другого Воробья… забритого тупой бритвой налысо — весь в порезах… руки и ноги ему отсушили — передвигался он, как обосравшийся. Помимо этого, он ночью поимел на голову ведро со сраными бумажками и вымыл своими дембельскими ручками очко.
Только после этого я оформил ему дембель… да и то, просто испугался суицида в роте. Воробей явно был на грани — смотрел в одну точку и ни с кем не говорил.
Руко- и ногоприкладство в роте пошли на убыль. Перестали бить молодёжь, которую я осматривал почти каждое утро. Если я не смотрел, то смотрел Егор. Фёдор очень быстро вошёл во вкус командования и стал замком, обмыв младшего сержанта и наплыв на пиздюлину.
Армия один хрен пила, пьёт, и будет пить, пока войны нет. Без войны армия — это мужики, собранные в одном месте с задачей быть в указанном месте и, самообучаясь, в любой момент быть готовыми выполнить любой приказ, вплоть до самоликвидации при помощи перочинного ножика.
Снимать не стал. С пьянкой бороться было тяжело. Реально там пили все, включая меня. Беспросвет. На стрельбы там или в наряд не нажирались, конечно… глупо… да и кара не в пример жестче. Да и ствол дисциплинирует, а уж наличие боевого оружия у солдат в руках — тем более.
Но чуть в графике послабление и — пожалуйста.
Утренний подъём.
Два тела не встают. Писарев и Кузя. Кузю перевернул к хуям. Он продрал глаза…мутные, и из сидячего положения, ни хуя не соображая, сообщает всему миру, где он видел всяких пидоров, типа Скворина… кто этих Сквориных рожает… и куда им всем идти. Бью ногой. Подлетает Писарев, которого поднял Егор. Наверное, хотел друга от пиздюлины спасти, но не рассчитал траекторию и врубился прямо в меня разогнанной массой. Я сметаюсь им, как кегля в кегельбане, попутно расхуяривая себе башку об шконку. Поднимаю голову — кровь. Писарев получает пиздюлей от Егора. Кузя так и сидит на полу… невменяемый… ясен хуй… легли-то за полчаса до подъёма.
— Отставить, бля… воды сюда…
Дневальный волочёт воды. Писарев, утихомиренный, стоит и уже вмешиваться в процесс не стремиться. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что бить его уже не надо. Уже осознал и ждёт приговора. Кузя получает ведро воды в башню и, фыркая и матюгаясь, пытается ёбнуть меня. Но пьяный ведь в дугаря… встать пытается, но я ведь вижу, что не соображает… встанет — кинется… встать не даю… пинаю. Бровь себе рассёк знатно. Полрожи у меня в крови. На третьем ведре ломается наконец-то Кузя, начинает что-то ныть пьяно дурным голосом, что вскроется…короче, валяет Ваньку. Пятое ведро заставляет его заткнуться. Теперь оплата моей разбитой морды коллективом.