Линдеман покинул кабинет, и тут же к профессору вошел гестаповец.
Артур подошел к окну. Улица была пустынной. Он — взглянул на стенные часы. По расчетам Артура Хайнц уже вышел на исходный рубеж для завершения операции там, на подступах к Топлицзее.
Смутно было на душе Артура. Разумом он понимал, что непосредственное осуществление операции по захвату «черного портфеля» должен был выполнить Хайнц. При всей ее важности операция была лишь частью того большого дела, за которое отвечал целиком Линдеман и как руководитель и как старший товарищ. Но сердце патриота-разведчика, для которого чекистский девиз «Один — за всех, все — за одного» был полной глубокого смысла жизненной формулой, отказывалось мириться с холодными и жесткими доводами разума. И сколько бы сейчас Артур ни убеждал себя, что поступил, руководствуясь высшими соображениями дела и подчиняясь требованиям главной задачи, поставленной перед ним Центром, посылая к «Чертову озеру» на перехват фон Борзига Хайнца, он не мог смириться с тем, что большую долю смертельно опасного риска он переложил на своего боевого товарища. Соображения конспирации требовали от Артура, чтобы он не приезжал сюда, в Бад-Аусзее, в самый кульминационный момент операции: ее неудачный исход повлек бы за собой опасность двойного, тройного риска провала и для самого Линдемана, ибо гитлеровцам было нетрудно перекрыть все дороги отхода из природной западни, какую представлял собой район Бад-Аусзее. Но оставаться в стороне было выше сил Артура. И он примчался сюда на своей машине прямо с объекта в надежде, что его опыт, влияние в нацистских кругах Остмарка и связи с высокопоставленными кругами Берлина, быть может, пригодятся Хайнцу в критическую минуту…
— О, господин Линдеман большой знаток мадьярской живописи!
Артур, задумавшись, не заметил, как бесшумно появился за его спиной в приемной гестаповец. «Профессор, видимо, успел проинформировать, кто я и откуда», — подумал Артур, настороженно наблюдая за гестаповцем.
— У моего тестя в Берлине неплохая коллекция японских гравюр. Но, признаться, я не искушен в тонкостях живописи, — чуть помедлив, ответил Линдеман.
— Эти полотна — мой скромный дар уважаемому герру профессору, — гестаповец вплотную подошел к картинам, возле которых по-прежнему стоял Линдеман. — Кстати, мне доставило бы огромное удовольствие показать вам, господин хауптштурмфюрер, кое-что позначительнее. Быть может, вы выберете интересную вещь и для вашего уважаемого тестя, о котором с таким почтением отзывался и сам профессор.
Линдеман никак не ожидал такого поворота в этом непредвиденном рандеву в приемной профессора, откуда через два часа он должен был направиться на вокзал Бад-Аусзее, чтобы сесть в соседний вагон с тем, в котором должен был, как было условлено, покинуть Бад-Аусзее и Хайнц…