— По-моему, попал!
Я пожимаю плечами. Шанса три из десяти, не более. Есть множество причин, по которым мули могли прекратить огонь и сняться посреди боя с позиции. Но тут сверху спрыгивает Джон, довольный, как бегемот.
— Эдик, а ты фартовый, хорошо попал! — говорит он. — Вторая же очередь, — продолжает Джон, — целым роем в точку, и они опрокинулись! Засранцы малохольные. Вылезли на подоконник, как к девке на постель, и получили! Вот так вот было видно!
Джон поднимает большой палец. На его груди бинокль лучше моего, и ему тут же, с удовольствием верят. Я пожимаю плечами. Не сходишь туда, не не пощупаешь. Все равно что шкуру медведя делить, обстреляв из соседней рощи его берлогу. В таких случаях я такой же скептик, как и Серж, только это не афиширую.
— Получили «дубль два»! — выпаливает Достоевский. — И почти «дубль три» в придачу!
Добрые они сегодня. Приняв от Джона рукопожатия и тумаки в знак признания заслуг и от сидевшего ниже Серого с бойцами дополнительную порцию того же самого, отдав чужие и подобрав свои шмотки, чешем домой, пока батя или кто-то похуже не застиг нас на месте преступления. Из «разводившей» мулей пятиэтажки одобрительно свистят, поднимая вверх кулаки и автоматы. У входа в наш двор Серж торжественно лезет в свой портсигар и, как орден, вручает мне сигарету.
— Хорошо попал! — повторяет он. — Гляжу, будет из тебя толк! Давно бы так! Развоевался не на шутку!
Достоевский щурится, разжигая трубку, и выпустив дым, улыбается. Что это его развезло на дифирамбы? Хотя он давно уже меня не третировал, такое в первый раз слышу. Нет уж, не куплюсь! Не то потом сам же первый заявит, что я рано воображать начал.
— Видел, что они в нас тоже чуть не попали? Сидели бы, как положено, за левым простенком, могли пулю поймать запросто!
— Они всегда могут!
Молча курим. Не могу же я признаться Сержу, только что высказавшему мне несвойственную ему похвалу, что час от часу в душе растет смятение и, при всей ненависти к националистам, мне становится все труднее рисковать за погубленное уже дело. Ненавижу это ощущение, потому что не могу понять, от разума или от страха оно приходит… Может быть, это не просто усталость, как думает Али-Паша, а хуже… Из-за этого опасения я вновь на передовую и полез. Рядом с Достоевским приходится держать себя так, будто ты снова стал прежним, как в первый день, когда по своей воле шагнул вперед. Он более толстокож, для него в происходящем меньше сомнений и больше обыденного. Он легче мирится с оказавшимися для меня такими неожиданными бардаком, нищетой на оружие и рутиной. Любую попытку отступить перед этими трудностями он объявляет трусостью. Для него есть достаточное утешение в личной гусарщине. А я-то рассчитывал на осмысленность, быстрое достижение каких-то зримых целей! Не выходит! Делаем шаг вперед — и тут же нас тянут на два шага назад.