Раненый город (Днестрянский) - страница 63

Я к нему не ходил. Я вообще ни в один молдавский дом не ходил со злом и грязью, со своим уставом! И не имею намерения пойти, даже если мне укажут дом этой мрази, из-за которой я потерял двух хороших друзей. Пусть живут его дети, вдруг не вырастут такими же подонками, как их отец. Я всего лишь хочу, чтобы оставили в покое меня, нас, наши дома и семьи. Чтобы в моей душе осталась нетронутой моя родина, как я ее помню с детства и люблю. Чтобы можно было без оскорблений пройти по улицам, где я жил, свободно встречаться с друзьями, работать, смеяться, жить, смотря в будущее, а не на грязный националистический шабаш! Не важно, кто и где родился. Любой, кто хотя бы несколько лет здесь прожил, знает: не любить Молдавию невозможно. И я не виноват в том, что годовалым ребенком меня привезли сюда и эта земля дала мне счастье первых осознанных радостей и первых верных друзей. Кто теперь смеет определить, что я меньше иного молдаванина люблю Кодры,[32] расписные домики в молдавских селах или что мне не нравятся молдавские стихи, песни и танцы? Кто решил, что я, если по добру, не хочу больше узнать о молдавской культуре? Если бы молдавская независимость все это, нормальные человеческие права, обеспечила, — я не стал бы ее вооруженным противником, тем более что понимаю: не все в советское время на этой земле делалось правильно. Но она не обеспечивает! Ее идеологи, бывшие местные коммунисты и их новые румынские друзья-советники, насылают на нас не ансамбль народного танца «Жок», а своих вооруженных прихвостней!

17

Сверху в подъезде раздаются гулкие бухи.

— О-о, это уже не дятел, а целый слон! — шутит Семзенис.

— Три придурочных слоненка, — раздраженно отвечаю я на его шутку. — Серж, Жорж и Говнюк вернулись несолоно хлебавши и лезут в не осмотренную ими ранее квартиру! Пошли, проверим!

Говнюком за глаза у нас иногда называют нагловатого и «приблатненного» Гуменюка. С ним и раньше были ситуации на грани мародерских действий. За это я его недолюбливаю. На мой взгляд, «блатные» ценности и «липкие» руки с подлинной порядочностью и службой в милиции несовместимы. Отрываемся от ступенек и идем наверх. За нами тащится Кацап, на ходу причитая:

— Что за люди вокруг, нет мне покоя! Одни бараны стреляют, другие как кони в двери ногами стучат, третьи молотком по железяке лупят!

Зоологический эпитет по поводу третьих он дипломатично пропускает. Поднявшись на предпоследний, четвертый этаж, как я и предполагал, застаем «картину маслом».

Гуменяра, довольно мурлыкая какую-то похабного содержания песенку, фомичом расковыривает стену напротив запорной планки закрытой бронированной двери. Достоевский, на другой стороне площадки, морально готовится разбежаться и угадать по вставленной в щель фомке ногой. Колобок с трубкой в зубах сидит на лестнице на полмарша выше и подает обоим советы.