— Гриншпун, Славик! Вы давно тряпки меняли? Там же полно ваших друзей!
— Не гони, это все комары, на другую живность Славик у меня чувствительный! Пошли смотреть, чего там мули настреляли!
Ныряем в подвал и выруливаем через лаз в гриншпунову щель. Осмотрительный Ханурик остается внизу и сует мне оттуда свою каску. Цепляю ее на башку и осторожно приподнимаюсь. В стороне врага тихо и неподвижно. Лешка дергает меня за локоть, показывая на стену дома над щелью. Ага! Вот в полуметре от моей головы след от гранаты! Осматриваюсь еще раз. Показываю ему: вторая взорвалась на площадке, где вчера стоял «Мулинекс». Воткнутое вечером в щель чучело-обманка лежит на дне. Убито наповал, и веревка, за которую его изредка дергали, чтобы покачивалась тряпичная голова, обряженная в дырявую каску, тоже порвана. Гриншпун улыбается и поднимает кулак с большим пальцем вверх. Лезем обратно в подвал.
— Видал! Вмазали четко! Уже и смерть нашу обмыли! — восклицает он.
— Пусть тешатся этим национальным подвигом! А мы сегодня еще раскинем мозгами, кого из них послать к Траяну[35] на беседу!
— Завтракать останешься?
— К своим пойду. И так обнаглел до предела. Удивляюсь, как Али-Паша за мной никого не прислал!
— Ну так какого черта ты туда попрешься? Мы для тебя найдем настоящий, а не суррогатный кофе!
В самом деле, если меня не хватились всю ночь, то зачем мчаться к своим в тихий рассветный час?
— Хорошо. А потом айда к нам! Я не я, если Тятя с Оглиндэ не заныкали часть вчерашнего изобилия!
Лешка соглашается, и мы идем пить кофе к бабаевцам. У них сонное царство, лишь мучимый бессонницей старшина казачьего взвода Тихон Матвеич уже колдует, чтобы отнести горячего постовым. В комнате за стеной раздается богатырский храп Бабая. Матвеич говорит, что он даже не просыпался во время ночной перестрелки.
Огромный Бабай — как былинный богатырь. Если шутя бахнет кому по башке своей ручищей-кувалдой, то самой высокой частью туловища его жертвы определенно станет задница. В бою он и его казаки хороши. Но только если их не застанут врасплох. А в нашей войне нет слышных за тридевять земель с грохотом и вонью летящих Горынычей. Зато недобрые глаза затаившихся плугаренышей[36] буравят спины и взблескивают в лицо оптические прицелы. И вместо сокрушительной личной силы с удалью более ценными становятся скрытность и дисциплина.
Закончив с хлопотами, Тихон Матвеич будит соратников. Те со скрипом принимают сидячее положение. Казаков продолжает клонить в сон, и беседа не клеится. Спрашиваю их, почему до сих пор не пробили в боковой стене амбразуры. Отвечают: нет надобности, только румыны, которым виден второй этаж их дома, на мушку возьмут. А пока стена гладкая — не трогают. Ну-ну. Много они так навоюют. Распив кофей, поднимаемся и идем к штаб-квартире.