Моника тяжело опустилась на свой персональный стул. У стула этого была особенная, высокая, спинка, на которую Моника могла откидываться, не нарушая при этом форму прически.
— Так все будут чай со льдом? — спросила она подчеркнуто весело. Глаза ее горели. Да и вся она была явно взволнованна. Именно такого волнения, нервного возбуждения Монике всегда и недоставало в жизни с Фрэнком, ее ужасающе скучным мужем.
Пандора отметила, что мать покрасила ногти обычным ярко-алым цветом. Отметила она и то, что лак лежал, как всегда, идеально, что, как знала Пандора, требовало неимоверного терпения.
Начиналось все с того, что мать долго-долго взбалтывала пузырек с алым лаком. Потом наносила его на ногти первым слоем и принималась ожесточенно трясти пальцами в воздухе, то и дело останавливаясь и проверяя, не трескается и не отваливается ли прошлонедельный слой, прилипший к только что нанесенному. После этого Моника накладывала следующий слой лака, на этот раз прозрачного, который служил как бы фундаментом и вообще, якобы, замедлял кровообращение в пальцах. На этот второй слой мать принималась долго и упорно дуть. И только затем накладывался финальный слой алого лака. Накрашенные руки Моника вздымала над головой и медленно помахивала ими то в одну, то в другую сторону. Через несколько минут готовый маникюр сиял призывно и многообещающе.
Только вот что именно обещали наманикюренные руки Моники? Пандора часто задавала себе этот вопрос. Эти руки точно уж никогда не смогут обласкать горячую, покрытую волосами мужскую мошонку. Вероятнее всего, Моника вообще не знала, где это место у мужчин находится. Бывало, мать даже с гордостью говорила Пандоре, что только лишь ей и Святой Марии удалось забеременеть и родить от Святого Духа. Моника даже хотела сходить в церковь, к отцу Додду, и рассказать про свою причастность к чуду непорочного зачатия. Но Фрэнк отговорил ее от этого. Потом, правда, мать частенько ворчала, что и правильно она тогда никуда не пошла, потому что, глянув на острое личико Пандоры, на ее неровные зубы и глаза цвета зеленого чая, все решили бы, что чудесное зачатие случилось вовсе не по Божьей милости, а по воле сатаны. Пандора посмотрела на собственные руки. Два ногтя были страшно обкусаны, большая часть розового лака слезла. На ней была плиссированная серая юбка и белая блузка с воротничком под Питера Пэна. Пандора очень хотела показать окружающим, что ничего ужасного с ней в эти дни не случилось, что глаз ее вовсе не вздулся и не горел, и, главное, обручальное кольцо на ее правой руке, которое так много для нее значило, так и останется там навсегда. Может быть, ей удастся еще поговорить с Норманом и она выяснит, что именно его вдруг так расстроило на второй день замужества.