В королевской опочивальне Ричмондского дворца лежала в одиночестве королева Англии. «Теперь ей следует отдохнуть»,— сказали доктора.— «Дайте ей поспать».
Однако, несмотря на усталость у королевы Катарины — известной народу как Катарина Арагонская, хотя минуло десять лет с тех пор, как она покинула родину и приехала в Англию — не было желания спать. Давно она не знала такого счастья. Пройдя через унижения, она теперь пользовалась величайшим уважением; у нее, некогда пребывавшей в забвении, теперь искали расположения и оказывали всевозможные знаки внимания. В Англии не было женщины, которой воздавалось бы больше почестей, чем королеве. В минувшем месяце она отпраздновала свое двадцатипятилетие; ее считали красивой, и когда она была в своих расшитых драгоценностями одеждах, с распущенными по плечам прелестными волосами с отблеском красного золота, те восхищенные взгляды, которые на нее бросали, предназначались просто красивой женщине, будь она королева или нищенка.
Ее супруг был предан ей всей душой. Она должна участвовать во всех его занятиях — присутствовать на турнирах и видеть его удаль и отвагу, аплодировать его удачной игре в теннис; именно ей он преподносил свои охотничьи трофеи. Она была счастливейшей из женщин, потому что ее супруг король; правда, младше нее на пять лет, это был щедрый, пылкий и любящий мальчик с открытым сердцем, который, избавившись от докучливой опеки своего скаредного родителя, был полон решимости понравиться своему народу и требовал от окружающих лишь обожания и восхищения.
Катарина улыбнулась, думая об этом большом красивом мальчике, за которого вышла замуж; она была рада, что старше него; ее даже радовало, что она так страдала в нищете и унижении, когда жила в Англии в качестве вдовы брата Генриха Артура, которую ее свекор Генрих VII и ее отец Фердинанд Арагонский использовали как пешку в своей политической игре.
Со всем этим было покончено. Своевольный и упрямый Генрих, полный решимости принимать свои собственные решения, выбрал ее своей невестой; и тем самым он, как некий Персей шестнадцатого века, спас ее, освободил от цепей нищеты и унижений и заявил о своем намерении жениться на ней — ибо она нравилась ему как ни одна другая женщина — и усадить ее рядом с собой на английском троне.
Разве могла она когда-нибудь отблагодарить его? Катарина улыбнулась. Его никогда не утомляли изъявления ее благодарности; его маленькие голубые глаза, еще более потемневшие от душевного волнения, начинали блестеть как аквамарины, когда он оглядывался на недавнее прошлое и сравнивал ее нынешнее положение с тем, каким оно было тогда.