Нырял, конечно, и я (а Вадим присматривал за Сережей), но ничего путного на грунте не видел. Я поражался обилию автомобильных покрышек, выброшенных за ненадобностью. Странная, думал я, у нас цивилизация: заботимся о непрерывном производстве, но не знаем, куда девать отходы. Мусорозойская эра — так, возможно, назовут наше смутное время отдаленные потомки. Уж они-то, головастые, что-нибудь придумают, чтобы содержать планету в чистоте.
Нам кричали рыболовы из резиновых лодок, что мы всех рыб распугали.
— Убирайтесь отсюда! — требовали они.
Мы передвигались вдоль берега. Однажды, на пятый или шестой день, к нам подплыл один из рыболовов. На голове у него косо сидела соломенная шляпа с растрепанными полями, из густой черно-седоватой бороды торчал багровый нос, свидетельствующий об алкогольном усердии. Неожиданно мягким тоном рыболов проговорил:
— Видите тот мысок? Поныряйте там. Здесь вы ничего не найдете.
— Откуда вы знаете, что мы что-то ищем? — спросил я.
Но он не ответил — взялся за весла и отплыл.
Вечером я рассказал Анне Тихоновне об этом красноносом рыболове. Она понимающе покивала:
— Да, он стал много пить.
— Вы его знаете?
— Так это ж мой бывший муж. Широков Маврикий. Обождите минутку.
Анна Тихоновна вышла из кухни в свою комнату, где Сережа смотрел какой-то нескончаемый сериал. Оттуда раздался раздраженный кошачий мяв, негодующее восклицание. Анна Тихоновна, вернувшись в кухню, обратила ко мне полнощекое лицо со строго сведенными углами бровей:
— Вы скажите своему сыну, чтоб Фросю за хвост не дергал.
Она раскрыла принесенный альбом, показала нам большую фотографию: сидят на скамейке во дворе одноэтажного дома пятеро улыбающихся женщин, в центре — Анна Тихоновна, с видом полного удовлетворения; за ними стоят трое мужчин разного роста и возраста, все при галстуках. В самого невысокого, единственного неулыбающегося, словно застигнутого врасплох, ткнула наша хозяйка пальцем:
— Вот он, Маврикий. Русский язык и литературу у меня в техникуме преподавал.
— Трудно узнать, — говорю. — Он же зарос бородой.
— Я за ним следила, чтоб брился, чтоб аккуратно ходил, в галстуке. А как развелись, так опустился Маврикий.
Со вздохом перелистнула она альбомный лист.
— А вот я на партактиве района выступаю… А вот мы всем техникумом на демонстрацию Первого мая идем…
«Бедная женщина, — подумал я, — всё у нее в прошлом — в этом толстом малиновом альбоме, в старомодных черно-белых фотографиях, никому, кроме нее, не нужных».
— А это мне на пятидесятилетие почетную грамоту вручают…
Целая жизнь прошла, отшумела и, круто видоизменясь, понеслась дальше, отбросив еще не старую и весьма по натуре деятельную женщину на обочину дороги… оставив ей только этот альбом… и шитье шляпок на продажу… и неутешную боль о сыне, убитом на жестокой войне, которую велят называть не войной, а контртеррористической операцией…