Поставив, наконец, последнюю точку в проекте указа, подготовленного совместными усилиями, я с облегчением отбросил в сторону опостылевшее перо и начал разминать затекшую руку.
- Ну, наконец-то! - со вздохом облегчения выдохнул я, откидываясь на спинку кресла. - На этом все?
- Мы еще не обсудили вопрос, что делать с польскими мятежниками, - заметил Игнатьев, присыпая указ песочком, чтобы снять лишние чернила.
- Чего тут обсуждать? - удивился я. - Казнить и побыстрее!
- Я скорее имел всю ситуацию в Польше, нежели судьбы тех, кто напал Ваше Величество, - уточнил граф.
- Не знаю, честно говоря, мне польский вопрос уже осточертел, - устало буркнул я, - вообще не понимаю, почему мы там так долго возимся? По вашим же отчетам, граф, основная масса поляков это крестьяне, которые относятся к нам положительно, а восстание дело рук немногочисленных магнатов и шляхты.
- Понимаешь, Николай, польский вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд, - ответил за Игнатьева великий князь, - он отягощен взаимными обидами и открытыми ранами в памяти двух наших народов. Будучи в Польше, я не раз замечал, что поляки видят себя жертвой русского насилия. Ослабление, а затем и полное уничтожение Речи Посполитой, перечеркнуло все их мечты о могуществе и притязания на титул Великой Державы, и виновником сего деяния они видят нас.
- Почему именно нас? - удивленно спросил я. - Ведь разделы мы осуществляли совместно с Пруссией и Австрией?
- Потому что мы говорим о 'наших' поляках, о землях, отошедших к России, - мягко, как несмышлёнышу, улыбнулся мне дядя. - Разделы являются источником унижения для нынешней шляхты, наследницы тех, кто оказался не в состоянии поддержать существование собственного государства. Но, крайне сложно признать себя, или своих предков, виновными в чём-то унизительном, постыдном, гораздо проще обвинить во всем другого. Так и шляхта обвиняет во всем Россию, назначая её своим мучителем и палачом, а себя преднося как невинную жертву. При этом она имеет обыкновение возводить войны, разбои и другие насилия своих пращуров в разряд эпических подвигов и экзальтировать ими и себя, и других; видеть в иезуитских интригах и гонористых притязаниях мудрость и патриотизм, а в казненных преступниках - польских мучеников. Им хочется, чтобы время и события в Польше шли назад, а не вперед; чтобы для них настали вновь средние века, с их liberum veto, конфедерациями, заездами, niepodlegtosciа rownoscia, на словах и тиранией панской спеси на деле…
Увы, но такой подход, скрадывающий ноющую, историческую боль панства, ведет ко многим неприятным последствиям. В частности прошедшее и настоящее представляется в Польше в обратном виде. Поляки отожествляют себя с ушедшими поколениями до такой степени, что обиды умерших воспринимаются ими как свои собственные. Они замкнулись в себе, отгородились от мира многочисленными мифами, в которых себя видят державой времен Батория, а русских не иначе как варварами Грозного. Они истово верят, Россия - источник всех бед, что она отняла у них их судьбу и место в кругу Великих Держав, полагающиеся им по праву. Что именно польские земли сделали Россию Империей.