Когда больного навещали друзья, он выглядел оживленным, как всегда: шутил и смеялся. Но когда оставался один, голова снова падала на грудь. Лида все это видела, она долгими минутами глядела на него сквозь замочную скважину. Детей к нему пускали не часто, чтобы лишний раз не беспокоить тяжелобольного.
Каждый вечер в комнате папы, как замечала Лида, зажигали свечи. Почему-то всегда три свечи. С тех пор на всю жизнь, где бы она ни жила, в ее комнате никогда не должно было быть «три света».
В самом конце 1912 года Александр Иосифович умер.
В день похорон у гроба среди других стоял, понурившись, высокий крепкий человек. Немолодой, но и стариком он не выглядел: в темной густой шевелюре и в усах не блестел ни один седой волосок. «Кто это?» — спросила Лида. «Твой дедушка», — ответила мать. Девочка никогда не видела Иосифа Афанасьевича, отца своего папы. Она, понятно, не могла знать и того, что дед оставит ей в наследство одну замечательную особенность: не иметь седых волос даже в глубокой старости, за исключением единственной серебряной пряди надо лбом. Темноволосый человек навсегда прощался с сыном, когда-то ушедшим из дому.
На моей руке легким коричневым листком лежит фотография, сделанная Жоржиком не в день похорон, а немного позже. Харьковское Старое кладбище, высокий могильный холм в низкой ограде, у изголовья — массивный красивый деревянный крест, сделанный словно бы из двух необструганных — с обрубками ветвей — дубовых перекладин. На кресте — маленькая круглая фотография: доброе лицо с бородкой и усами, волосы ежиком. У оградки стоит Маруся в длинном белом платье и в широкополой шляпе, рядом — Лида в светлом платьице. Эта фотография наверняка пережила тот деревянный крест.
Смерть папы была для Лиды немыслимым горем, хотя она не плакала. Она никогда не плакала. Отец ушел, но всю свою жизнь она с ним не расставалась.
Лиду перевели из дорогой женской гимназии в обычную городскую.
Попечительский совет Коммерческого училища дал возможность Жоржику — одному из лучших учеников — доучиться на казенный счет. Хотя светлые носки, просвечивавшие сквозь дырки на стертых ботинках, ему приходилось не раз замазывать чернилами.
Первая мировая война, начавшаяся в 1914 году, не затронула осиротевшую семью Березовских. Жоржик еще учился и не подлежал призыву в армию. Двадцатилетняя Маруся вышла замуж за обедневшего дворянина, инженера-путейца Бориса Шиановского и жила отдельно, помогая по мере сил матери с младшими детьми.
Неонила Тимофеевна вернулась в свой родительский дом на Чеботарской улице, 23, где жили ее сестра и брат. Часть дома сдавалась в аренду и приносила некоторый доход. Скромное хозяйство не позволяло тратить время на кулинарные изыски и на приемы гостей; Неонила Тимофеевна приглашала и навещала теперь только очень интересующих ее людей. А ее всегда интересовали люди особого рода, обладающие, подобно ей самой, даром видеть и чувствовать иначе, чем остальные смертные.