– Но почему, госпожа Шпильман? Что случилось? Почему он покинул вербоверов? Что случилось? Чем был вызван разрыв? Спор, ссора?
Минуту она не отвечала, как будто преодолевала привычное молчание, как будто приучаясь к мысли, что надо будет кому-то говорить о Менделе, да еще светскому полицейскому. Или же привыкая к приятной мысли о том, что можно будет вспомнить о сыне вслух.
– Этот выбор я сделала за него сама…
Тысяча гостей, иные аж из Майами-Бич или из Буэнос-Айреса. Семь фур и грузовик «вольво» с едой и вином. Кучи подарков и подношений, сравнимые с горами Баранова. Три дня поста и молитвы. Семейство клезморим Музикант – это же половина, симфонического оркестра! Все Рудашевские вплоть до древнего деда, в дымину пьяного, палящего в воздух из допотопного нагана. Целую неделю в коридоре, перед домом и за угол, на два квартала до Рингельблюм-авеню – очередь из желающих получить благословение от короля женихов. День и ночь в доме и вокруг него шум, гвалт, как будто чернь вздумала бунтовать против законных государей.
До свадьбы час, и они все еще ждут. Мокрые шляпы и мокрые зонты. Вряд ли он увидит и услышит их столь поздно, вникнет в их мольбы, в их печали. Но кто может знать, чего ждать от Менделе… Он всегда оставался непредсказуемым.
Она стояла у окна, глядя сквозь щелочку в шторах на просителей, когда приблизилась служанка и сказала, что Менделя нигде нет и что к ней пришли две дамы. Спальня госпожи Шпильман выходила окнами в боковой двор, но между соседними домами открывался вид до угла: мокрые шляпы и мокрые зонтики, евреи сомкнулись плечо к плечу, мокнут и ждут, надеясь кинуть взгляд…
День свадьбы, день похорон.
– Нигде нет, – повторила она, не отворачиваясь от окна. Ее охватило ощущение тщетности и завершенности, безнадежности и свершения, как будто во сне. В вопросе не было смысла, но она все же спросила: – А куда он делся?
– Никто не знает, мэм. Никто его не видел с прошлого вечера.
– С прошлого вечера…
– С этой ночи.
Прошлым вечером состоялся форшпиль для дочери рабби штракенцеров. Прекрасный выбор. Девушка талантливая, красивая, с живинкой, которой не отличались сестры Менделя и которой он восхищался в своей матери. Конечно, невеста из штракенцеров, сколь бы совершенной она ни была – выбор неподходящий. Знала это госпожа Шпильман. Задолго до того, как подошла к ней эта девушка-служанка и сказала, что Менделя в доме никак не найдут, что он ночью исчез, знала она, что никакая степень совершенства, никакая красота, никакой внутренний огонь в девушке не сделают ту достойной ее сына. Но всегда и во всем встречаются изъяны, и нет в мире совершенства. Между выбором, определенным Всевышним, благословен будь Он, и реальностью ситуации под чуппой. Между заповедью и ее исполнением, между небом и землей, между мужем и женой, меж Сионом и евреем… Имя этим изъянам – мир. Лишь приход Мессии загладит изъяны, закроет трещины, сотрет различия, расстояния, уничтожит барьеры. До тех пор над бездной могут вспыхивать искры, яркие искры могут перелетать через барьеры, проскакивать, как между электрическими полюсами, и мы должны быть благодарны за их мимолетные вспышки.