А пока что никто об этом даже не заговаривал, даже те, кто подделками зарабатывал себе на кусок хлеба. Они долго не раздумывали над тем, чем занимались, сосредоточив все свое внимание на чисто технических проблемах.
— Когда ты в последний раз пробовал сделать что-нибудь оригинальное? — спросил Маккарти.
Фринк пожал плечами.
— Много лет назад. Копировать я умею чертовски аккуратно. А вот…
— Ты знаешь, что я подумал? Я подумал, что ты себе вдолбил в голову подброшенную наци мысль о том, что евреи неспособны к творчеству. Что они в состоянии только имитировать и продавать. Посредничать. — Он остановил на Фринке свой безжалостный, испытующий взгляд.
— Может быть, — произнес Фринк.
— Попробуй. Набросай оригинальный эскиз. Или поработай непосредственно с металлом. Поиграй с ним. Как играет ребенок.
— Нет, — сказал Фринк.
— Ты разуверился, — сказал Маккарти. — Ты полностью потерял веру в себя, понимаешь? И это очень плохо, потому что я убежден: ты мог бы заняться этим. — Он отошел от верстака.
Да, это слишком даже плохо, думал Фринк. И все же, это правда. Факт. Я не могу обрести веру или энтузиазм по собственному желанию, только приняв такое решение.
Этот Маккарти отличный бригадир. У него всегда наготове подходящий прием, чтобы расшевелить человека, заставить его работать изо всех сил, переплюнуть самого себя. Он прирожденный руководитель. Он почти что, хотя на мгновенье, но воодушевил меня. Но вот Маккарти ушел — и все его старания пошли прахом.
Жаль, что у меня нет здесь лишнего экземпляра оракула, подумал Фринк. Я мог бы посоветоваться с ним, выложить все, что у меня наболело, перед пятитысячелетней его мудростью, тут же вспомнив, что экземпляр «Книги Перемен» имеется в холле «У-М Корпорейшн». Он вышел из цеха и по коридору быстро прошел через все заводоуправление в холл.
Усевшись в холле в сделанное из хромированных трубок и пластика кресло, он записал свой вопрос на обратной стороне обложки: «Стоит ли мне попытаться заняться творческим частным бизнесом, который был в общих чертах только что обрисован?» И начал бросать монеты.
Последняя линия получилась под номером Семь, затем он определил вторую линию и третью. Он сразу же понял, что нижняя триграмма — это «Чи-Ен», что было весьма неплохо. «Чи-Ен» имела отношение к творчеству. Затем выпала линия Четыре, восьмеркой. Инь. А затем, вместе с линией Пять, тоже восьмеркой, образовалась целая линия Инь. Господи боже, подумал он взволнованно. Еще одна линия Инь, и я выйду на гексаграмму Одиннадцать, «Таи». Мир. Это было бы очень благоприятным суждением. Или, — руки его затряслись, когда он перемешивал монеты, — линия Янь даст гексаграмму Двадцать Шесть — «Та-Чу», «Укрощенная Сила Величия». Благоприятными были оба суждения, и выпасть теперь должно было или одно, или другое. Он бросил три монеты.