Мне кажется, что здесь было бы больше «дыхания бессмертия». Говорю все это по дружбе и, конечно, Г. В. может просто послать меня к черту.
Прилагаю образцы бумаги для книги и обложки. Они нумерованы. Все их надо мне вернуть, укажите желаемые. Типограф предупреждает, что вдруг может оказаться, что в течение этой переписки бумаги какой-нибудь на складе не будет, уйдет. Имейте это в виду. Но я буду стараться исполнить Ваше желание. Ледерплексы постараюсь выслать Вам поскорее, хотя сейчас я очень погибаю из-за кучи всяких дел и неприятностей.
Шлю самый сердечный привет.
Искренне Ваш
<Роман Гуль>
174. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 23 июня 1958. Йер.
23-го июня 1958
Дорогой Роман Борисович,
Спасибо за письмо и образчики. Насчет бумаги Жорж вполне согласен с Вашим выбором. Он просит только, чтобы цифры на обложке были крупные и ярко-красные. И «Стихи» большими буквами. Нельзя ли макетку?
Насчет поправок — пусть остается, как было прежде «о Италии» — в Вашу честь. Но «И Лермонтов один выходит на дорогу» — магическая строчка и менять ее никак нельзя.[1204] И «зато, как человек»... тоже поправкам не поддается. Пусть остается, как есть.
Все же Жоржа очень тронуло, что Вы принимаете так близко к сердцу его стихи, несмотря на неприятности. Какие? Очень оба надеемся, что они уже в прошлом.
Жоржу, к сожалению, совсем не лучше. За шесть недель он потерял 8 кило и стал скелетом. Весит он 52 кило. Наше существование сейчас до того тяжело, что об этом и писать не стоит.
Сегодня доктор неожиданно объявил мне, что можно ждать конца в любой день и час. Что сердце абсолютно никуда не годится. Но я ему не очень верю, т. к. он уже отправил Жоржа в госпиталь для операции простата,[1205] совершенно зря.
Благодаря 200 долларам Мих. Михайловича я смогу свести Жоржа на такси в Тулон к кардиологу. Слава Богу, что это теперь нам доступно. До сих пор никакого правильного диагноза поставлено не было. То — сироз <цирроз. — Публ.> печени, то всякие другие ужасы. И все оказывается вздор.
Простите, что енчу.
Ну, всего-всего наилучшего и всевозможных удач Вам и О<льге> А<ндреевне>.
Жорж сам поблагодарит Мих. Михайловича. Я не рискую — мне он ни разу не соблаговолил ответить, но все же я ему горячо благодарна. Не знаю, удастся ли спасти Жоржа, но я смогу по крайнем мере постараться спасти его. Без денег же...
Если напишете Жоржу, будет очень хорошо. Он очень ценит и любит Ваши письма и Вас. С сердечным приветом
И. Одоевцева.
175. Роман Гуль - Ирине Одоевцевой и Георгию Иванову. 29 июня 1958. Нью-Йорк.
29 июня 1958
Дорогая Ирина Владимировна, и дорогой Георгий Владимирович, Ваше письмо меня опечалило сообщеньями о недуге Г. В. Что же это такая за напасть? Думаю, что чек уже пришел или вот-вот придет, и это поможет Г. В. встать на ноги. Чеки всегда поднимают лучше всего. За книжку не беспокойтесь, с ней произошла задержка чисто технического порядка, типографщик сказал, что строки набрали несколько длиннее и поэтому стихи неладно становятся на странице. Сейчас их обрезают (хотя они не евреи) и все будет в порядке. Образцы бумаги я уже передал типографщику. И получу от него еще раз верстку на просмотр, как и что. «Об» Италии превращу с разрешения маэстро в «о» Италии. Остальное останется без перемен. Скажу совершенно честно. Когда я возился с версткой стихов — уже набранных — их перебирал, и проверял, перечитывал, то я испытывал совершенно музыкальное чувство — ну, вот как будто Вальтер Гизекинг