178. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 17 сентября 1958. Йер.
17-го сентября 1958
Дорогой Роман Борисович,
Спасибо за книгу![1227] Теперь, конечно, никакого значения не имеет, что обложка не в две краски.
Но до чего жаль, что она так задержалась. Жорж был уверен, что она вообще не выйдет, что набор разобрали. Он брал с меня слово, что я не получила от Вас письма и не скрыла его.
Он ничем не мог объяснить, что Вы больше двух месяцев не писали ему. Он думал, что Вы не решаетесь заявить, что книги не будет. Я старалась его разубедить, что Вы заняты, что Вам не до нас — вот даже ледерплекс не послали мне — но он не верил — Гуль не такой. Я знаю...
Но теперь поздно об этом жалеть. Я потом напишу Вам обо всем. Это было так ужасно, что я сейчас не могу совсем.
После Жоржа осталось много стихов. Он в последнее время сочинял иногда по три, по четыре для «Посмертного Дневника», как он говорил. «При жизни таких печатать нельзя».
Я записала почти все, он диктовал мне их — сам он писать уже не мог. «Ты подправь и доделай». Но сейчас я ни подправлять, ни доделывать не в состоянии. Это кажется мне кощунственным. Как он сочинил, так пусть и остается. Только печатать пока можно далеко не все.
Я еще не начала разбирать ни его рукописей, ни моих записей его стихов. Они лежат у меня в ящике, и я не решаюсь их тронуть.
Я послала вчера четыре стихотворения М. М.[1228] Он, наверно, перешлет их Вам. В последнем я описалась два раза. Во второй строфе, последняя строчка — Черным дням веду подсчет,[1229] и в последней строфе предпоследняя строка:
Ну, а все-таки, поверьте,
Вспомните и вы меня.
Я это вспомнила сегодня ночью, как и вот это стихотворение:
Мне уж не придется впредь
Чистить зубы, щеки брить.
"Перед тем, как умереть,
Надо же поговорить".
В вечность распахнулась дверь,
И "пора, мой друг, пора!"…
Просветлиться бы теперь,