— Ну, всё-таки, дорогая, спальник-индеец, даже не метис, это большая редкость.
— Вот именно! Вы видели, какой пришёл счёт?! Ведь это без толку загубленные деньги! Обратно его не сдашь, и куда его? На Пустырь? Или сразу в Овраг?!
Он похолодел, но продолжал стоять неподвижно.
— Но, дорогая…
— Да-да! Как спальника его после ломки использовать невозможно, а как работника… Ну, какой из спальника работник?!
— Моя дорогая, вы преувеличиваете.
— Вы так считаете? Спорим!
Она быстро встала и шагнула к нему. Он отшатнулся, но она успела дотронуться до него, слегка, кончиками пальцев, и боль захлестнула его с такой силой, что он, вскрикнув, не удержался на ногах и упал. И остался лежать, вжимаясь в паркет лицом и обречённо ожидая её решения.
— Пожалуйста! — торжествующе прозвучал над ним её голос. — Вы опять проиграли. Вам ясно, не так ли? Всю сумму вычтите у Симмонса, полностью, и предупредите его об увольнении, как только он рассчитается. И, прошу вас, дорогой, не поручайте покупку рабов надзирателям. Это неэкономно. Займитесь хоть этим сами.
— Хорошо, дорогая, вы как всегда правы. А с этим?…
— Что, с этим? Ну, отправьте его ещё на ночь в пузырчатку, а там… куда-нибудь, хотя бы на скотную.
И быстрые шаги. Она ушла.
— Слышали, Грегори?
— Значит, к Зибо его, милорд?
— Да-да, выполняйте.
— Да, милорд.
И удаляющиеся шаги. Жёсткие твёрдые пальцы потрясли его за плечо.
— Вставай, разлёгся тут.
В голосе нет настоящей злобы, но ему было уже всё равно. Он встал, преодолевая боль, глядя себе под ноги.
— Пошёл вперёд.
Грегори больше не толкал его, только командовал: "Направо… прямо… направо…", — пока они не оказались опять в пузырчатке.
— Ну, чего стоишь? Ложись. Да нет, сюда.
Он шагнул на указанное ему место, лёг, и сразу ощутил, что здесь не шипы, а гладкие бугорки. И растянули его, не выворачивая суставов. Наказание без членовредительства — это ему знакомо. Наказанный должен работать, а не залечивать раны. Рабу разрешили жить и даже берегут. Ломка закончена, и увечить раба неэкономно. Сейчас надзиратель погасит свет и уйдёт, и ему до утра лежать в темноте, привыкая к боли. Можно стонать, плакать, но только тихо, а то добавят…
Женя давно научилась работать, не перетруждаясь. Она печатала быстро и без ошибок, делала самые сложные чертежи по самым неразборчивым эскизам, толково вела документацию только потому — как она сама считала, и как её учили — что никогда не задумывалась над сутью печатаемого, вычерчиваемого или регистрируемого. Здесь ей надо печатать. Она сидела за своим столом, в своём обычном костюмчике, как всегда безукоризненно чистом и аккуратном, доброжелательно улыбаясь коллегам и даже участвуя в общих разговорах. Кстати, этим искусством — болтать, не прерывая работы — здесь владели все. А что она при этом думает? Ну, это вообще никого не касается.