Николай Михайлович поспешно натянул плащ, быстро спустился с крыльца. И каково же было его удивление, когда возле калитки он увидел Никиту Пронина.
— Ну вот, а я за тобой! — радостно сказал Грозный. — Пошли, брат, ко мне.
Никита ничему не удивился. И молча пошел за учителем.
— Не обедал? — снимая плащ, спросил Грозный.
— Нет.
— Худо. Я обедал в столовой. Будем пить чай — с хлебом, сыром, маслом и колбасой. Тоже неплохо, верно?
И он включил электрический чайник.
— Садись.
Никита сел на табурет, сделанный школьниками. Николай Михайлович не садился. Он ходил, что означало, как давно заметили ученики, большое волнение.
— Ну, вот что, дружок. Я все знаю.
«Иначе не могло быть!» — подумал Никита, и словно гора свалилась у него с плеч. Не надо было рассказывать про мать, про ее начальника, про то, как по-хозяйски тот ввалился в их дом со своими чемоданами.
— А вот тебе письмо от папы.
Нет, он был просто добрым волшебником из сказки — этот учитель.
— От папы? — счастливо задохнулся Никита и, схватив письмо, встал и жадно принялся читать.
Отец утешал сына, как мог, и писал, что через месяц вернется. А пока, если сын захочет, может жить у бабушки, которой отец уже сообщил о случившемся.
Ты уже большой, решишь сам, с кем остаться — со мной или с матерью. Деньги на свои личные расходы возьмешь у бабушки…
Никита закончил читать письмо, и стало ему легче жить на свете.
Он не один. У него отец, который любит его. Но почему же, почему теперь, когда стало легче, он не может, как ни силится, скрыть предательских слез! Он протянул письмо учителю и закрыл руками лицо.
— Ничего, Никита, поплачь. Это горе и взрослому не по плечу. — Он обнял мальчика и, помолчав, добавил: — Советую так: до приезда папы пожить у бабушки. Подумать обо всем. Сгоряча никогда не принимай серьезных жизненных решений и обязательно держи меня в курсе своих дел. Обязательно. Договорились?
Никита смущенно ладонями вытер лицо, кивнул, соглашаясь.
— А теперь будем пить чай.
Николай Михайлович поставил на стол красивый японский сервиз: чашки из тончайшего фарфора, сахарницу, изящные тарелки.
Он подал Никите колбасу, сыр, завернутые в бумагу, и нож.
— Режь и клади на тарелки.
— Может, я не так нарежу? — засомневался Никита при виде такой красоты на столе.
— Режь как хочешь. Все равно съедим, — засмеялся Николай Михайлович.
И Никите стало так хорошо с учителем, беспокойно, конечно, потому что беда, пришедшая к нему, была не мимолетной детской бедой, а несчастьем, которое останется с ним на всю жизнь. Как ни был юн и оптимистичен Никита, он понимал это.