Расставшись с "дядей", неторопливо шагая под фонарями, мы чувствовали себя не то чтобы вполне a` l'aise3, но и особой неловкости я тоже не ощущал. Незначительность разговора как бы удостоверяла, что мы узнали друг друга. По-видимому, она думала - хотя ни о чем таком речи не шло,- что я пошел с ней "по делу". Она не задавала вопросов, я тоже ни о чем ее не расспрашивал, я не интересовался ее прошлым, у таких женщин, собственно, нет никакого прошлого. Подошли к дверям (она предупредила меня, что мы незнакомы друг с другом), и точно так же можно было легко догадаться, что это за обитель: грязноватый холл обклеен объявлениями, утыкан записочками на кнопках. Вам предлагали всё на свете: книги, уроки бальных танцев, шифоньер фанерованный, коллекцию жуков, лечебные вериги, экскурсии; кто-то скромно предлагал себя, чтобы не тратиться на объявление в бюро одиноких сердец. Сверху или из подвала, понять это в доме, состоящем из фанерных перегородок, было невозможно, громыхала дешевая музыка. Я углубился в чтение объявлений. Лифт застрял наверху. Пришлось топать по лестнице на последний этаж. Дверь в квартирку Марии Федоровны была приоткрыта.
Должно быть, мне все-таки следует вернуться к ее наружности. Мария Федоровна, как я уже дал понять, была женщина, не ослеплявшая взора. О ее фигуре невозможно было сказать что-либо определенное до тех пор, пока она не предстала перед гостем в домашнем одеянии, слегка подчеркнувшем бедра и грудь. Кажется, под халатом ничего не было. Возраст? Пожалуй, ближе к сорока, чем к тридцати, возраст, когда к вечеру молодеешь, в полночь становишься двадцатилетней, а на рассвете пятидесятилетней. Впрочем, едва ли она проводила свои ночи где-нибудь за пределами этого общежития. Возраст между старой и новой надеждой, старым и новым разочарованием, возраст исхода и шествия по синайским пескам. Разве наша страна не была Египтом? Но где же Ханаан? Годы идут, на горизонте обманчивая водная гладь, ни облачка, палящее солнце над головой и зябкие ночи в дырявых шатрах. Квартирка, по-женски аккуратная, называемая "апартмент", состояла из кухни и комнаты с нишей и занавеской, там находилось ложе.
Я сказал Марии Федоровне (не лучше ли было называть ее просто Машей?), что теперь не стоит бояться захмелеть: мы успели перекусить, прежде чем у профессора состоялся диспут с хозяином заведения. Кажется, она поняла меня иначе, отважно осушила стакан. Наступило молчание, снизу доносилось уханье музыкальной турбины. Я обвел глазами комнату: этажерка, комод. "А это кто",спросил я.