После молчания, продолжавшегося несколько минут, Эккес спросил:
— У вас есть ко мне просьба? Может, как всегда, вам нужен самолет?
— Истинно так, господин генерал. Поскольку гауптман Шустер уже обосновался на постоянной базе, ему необходимы кое-какие грузы.
— Что именно?
— Оружие, боеприпасы, продовольствие.
— Продовольствие? — удивился генерал. — Он что, не в состоянии добыть его на месте?
— Я советовал ему поначалу этим не заниматься. Опасно настроить против себя крестьян. Тем более что во время отступления мы кое-что прихватили. На первый случай могу из собственного резерва.
— Значит, самолет все-таки нужен?
— Как видите.
— Рейхсмаршал при встрече в Берлине дал мне понять, что бомбардировщики нужно использовать лишь по прямому назначению. Русских надо бомбить и бомбить, иначе их не остановим.
— Но разве подрыв их тыла менее важен? — осмелился возразить Баркель. — Я же кроме автоматов и патронов могу послать гауптману тонны взрывчатки. Объекты для ее применения найдутся: железнодорожные и телефонные узлы, линии электропередач, мосты. Мои агенты в тылу Красной армии могли бы более активно вести рельсовую войну. У меня на складах имеется взрывчатка, замаскированная под консервные банки с тушенкой и термосы. Положи в рюкзак и путешествуй…
— Это уже совсем другое дело. Диверсии в прифронтовом тылу нам крайне нужны. К большому сожалению, русским эшелонам пока никто не препятствует, даже наша хваленая авиация. — Генерал нахмурил брови и, побарабанив пальцами по крышке стола, наставительно произнес: — Суть нашего понимания задач разведки в тылу противника непременно сообщите гауптману. Заодно с грузами отправьте к нему и своего радиста. Кстати, как вы, майор, ни хитрили, но я понял: между шефом абверкоманды и его лучшим радистом пробежала черная кошка. Почему?
Баркель не готов был к такому вопросу и в ответ лишь пожал плечами.
Собирали Ромашова в полет недолго. Ему выдали новую рацию, сухие аккумуляторные батареи и компас. Пистолет «ТТ», с которым он прилетел, старшина команды оставил у себя. «Будет нужен, гауптман выдаст», — сказал он, не вдаваясь в объяснения. Парашют положили в багажник машины.
До аэродрома провожал сам шеф. Он нет-нет да и поглядывал на Ромашова, удивляясь его олимпийскому спокойствию… Странно. Совсем не то творилось в душе шефа. Можно было подумать, что этот полет за линию фронта предстояло совершить ему самому. Да, нервы, нервы! Расшатались они за войну. Трудно стало владеть собой. Еще хуже старческой рассеянности прогрессирующая мнительность. Постоянно боишься оказаться глупее противника… И все это из-за них, русских. Баркель имеет с ними дело с первого дня. Если бы теперь у него спросили, оправдались ли его былые надежды, ответил бы только отрицательно. Почти вся энергия ушла на поиск верных, преданных Германии людей. Он искал их в покоренных городах. Искал на полях сражений — сразу после отгремевшего боя, когда еще дымилась и багровела кровью земля. Случалось, вытаскивал из подбитых танков, обвалившихся траншей и окопов, сам приводил их в чувство, лишь бы потом послужили ему верой и правдой. Он шастал по лагерям, вывозил оттуда казавшихся безнадежными, откармливал и отпаивал их. А что толку? Теперь-то можно и подытожить. Отвечали ли они ему верностью? Понимали ли, за что надо сражаться? Или это опять нервы? Сгущаешь, Баркель, краски, все мажешь черным. Ведь были же, были! Тот же Царьков. Ну, сорвался напоследок, пожадничал, так ведь раньше-то служил честно. А Ромашов? Не зря ли ты засомневался в нем? На тебя же работает, твою славу приумножает. История с покойным полковником и его портфелем еще нуждается в серьезной проверке. Остаются и кое-какие загадки. Взять того же писаря. Сам приполз оттуда, сам предложил себя абверу, испытание выдержал, да и работал аккуратно. И вот на тебе: как в воду канул.