Конец встречи, на которую фон Баркель возлагал большие и, нечего греха таить, честолюбивые надежды, оказался приятнее начала. Генерал-полковник заметно подобрел, а его проницательные глаза, временами выражавшие крайнюю усталость, на прощание даже заулыбались. Эта перемена в настроении командующего майору стоила дорогого: значит, он сумел составить о себе выгодное впечатление.
Возвратившись на поджидавшем его «опель-капитане» в свой штаб, майор приказал дежурному немедленно разыскать курьера Царькова и радиста Деффера.
— Пусть оба явятся ко мне, — сказал он унтер-офицеру, сопровождавшему его до кабинета. — Да не присылайте одновременно… Начните с русского…
Царьков давно ожидал, что его отправят на задание. Документы были оформлены, обмундирование подогнано, пистолет пристрелян. По доброте шефа бывший ефрейтор Красной армии получил солидное повышение в звании. У него пальцы дрожали, когда прикреплял к офицерским погонам пятиконечные звездочки. Если бы не военное время, они отливали бы золотом, а сейчас их покрывала защитная краска. Надев гимнастерку, он долго вертелся перед зеркалом, любуясь собой и находя, что внешний вид его вполне соответствует новому званию. Молодой. Стройный. Лицо вовсе не глупое. Почти красив: карие глаза под широкими черными бровями, прямой нос, полные сочные губы. Он всегда нравился девочкам. Никто и не подумает, что этот лейтенант липовый, точно так же, как в прошлый раз никто не подумал, что он не старшина. Поколесил по армейским тылам и благополучно возвратился. Когда фронт остался позади, сорвал с себя погоны — чего доброго еще ухлопают немцы под горячую руку. Сорвал и швырнул в кусты. Так же поступит он и с офицерскими погонами, если опять удастся унести ноги. А дело на этот раз, видно, предстоит посложнее — не зря фон Баркель повысил в звании.
Когда за ним примчался дежурный, Царьков уже был одет: гимнастерка, перетянутая старой, потертой портупеей, галифе цвета хаки, яловые армейские сапоги, побывавшие уже на чьей-то ноге, пилотка с лоснящимся засаленным внутри ободком. Унтер-офицер привык к подобным превращениям и, увидев перед собой советского лейтенанта, не остолбенел. Он мог бы увидеть Царькова кем угодно — хоть капитаном, хоть майором, и не вытаращил бы глаза. Знакомая бутафория! Он отлично понимал, кем был этот парень на самом деле, и хотя, предав Советский Союз, верой и правдой служил Германии, к людям подобного сорта унтер-офицер относился с плохо скрытым презрением.
— Эй, ты, русский царек! — неуважительно окликнул он «лейтенанта». — К шефу!