— Как это мог? — вспыхнул Борцов. — Как? Понимаете ли вы, что говорите?
— Я-то понимаю, — старший лейтенант чуточку отступил, но лишь для того, чтобы начать новую атаку. — Еще с древних времен известно, что чужая душа — потемки. Ромашовская — тем более. Давайте смотреть в корень. Что заставило его прийти с повинной? Любовь к Родине? Боязнь за ее судьбу? Или — за судьбу собственной шкуры? Уверен, последнее…
— Чем можете подкрепить этот свой вывод? — подполковник строго сдвинул брови. — Неопровержимыми фактами? Или только интуицией? Подозрениями, построенными на песке?
Тимохин помолчал в раздумье, почесал затылок. Верную ли он применил тактику? Стоять ли ему на своем и дальше, так сказать, до победного конца? А будет ли для него конец победным?
— Возможно, я тут не все удачно сформулировал, — заговорил он хотя и с меньшим апломбом, но все с тем же упрямством. — Чего-то не учел… Но как офицер, как член партии, я не мог не сказать… Я должен был изложить свои сомнения. Судите сами: сначала к врагам, потом — к нам. Выпустим из рук — он опять к ним. Родина — далеко, спросить с него некому. Где гарантия, что Ромашов не будет опять работать на фашистскую разведку? Кто ее даст нам, эту гарантию?
— Я, — решительно заявил Борцов, поднявшись. — Я дам.
— Под горячую руку? — ухмыльнулся Тимохин. — Вам же известно, какой у разведчика должна быть голова.
Продолжать перепалку не имело смысла. Борцова и раньше многое настораживало в суждениях старшего лейтенанта. Однако все то, что слышал он до сих пор, не шло ни в какое сравнение с сегодняшним. «Неужели Тимохин когда-то руководил людьми? — подумал с сожалением Павел Николаевич, — И как справедливо, что теперь он имеет дело в основном с техникой!»
— Значит, вы твердо за? — Тимохин предпринял последнюю и явно безнадежную попытку. — Без оговорок? Или…
— Без всяких или, Тимохин… Как можно судить о людях, решать их судьбы, исходя из надуманных предположений? Или — что еще хуже — из подозрений? Мое кредо — факты. Лишь их авторитетному слову верю. В противном случае мы поставим юношу под страшный удар, сломаем ему всю жизнь. А это уже преступление… товарищ Тимохин. Преступление, которому нет оправдания.
Тимохин как-то неуместно хмыкнул, и его распалившееся лицо стало бледнеть. Неужели он так и останется при своем мнении? Переубедить его, как видно, не удалось. Впрочем, не все сразу. Борцову не хотелось больше ни нападать на старшего лейтенанта, ни тем более добиваться от него невозможного. Хотелось защитить справедливость, только и всего, не позволить взять верх мнению, вызревшему на зыбкой почве подозрительности. Что касается самого Тимохина, то его болезнь, по всему видать, застарелая. Лечить ее придется долго.