— А ты че? За лордов, да гномов с эльфами, да? А может за орков али орков? За тех кто всю страну, просрал?
Вот не люблю я этого! И дома не любил, и здесь не люблю. Каждая кухарка рвется управлять государством, считая, что уж они то сделают все лучше, в соответствии с чаяниями народными. Уррроды! Вслух я естественно ничего не стал говорить, поскольку и слова мне давать пока никто не собирался.
— Или ты против отца нашего, за всех нас радеющего, Лорда Кинсик?
Опаньки, а вот и вывеска, скорей всего только внешняя, поскольку умные люди светиться не будут. А военный министр, да еще и туповатый, судя по уличным песенкам, вряд ли тянет на вдохновителя заговора.
— Ну-ка крикни, Да здравствует Его Величество Лорд Кинсик!!!
Это чмо и правда думало, что их благодетеля зовут Лорд, но деваться было некуда и я послушно проорал:
— Да здравствует Лорд Кинсик!!!
— Нее, так не пойдет, — продолжал куражиться люмпен. — Давай с выражением, и именуй Его Величество!
— Да здравствует Его Величество Лорд Кинсик.
— Пра-ильно, — икнул придурок, — а не понравиться, так мы и другого на престол возведем.
Наконец то настал момент, которого я терпеливо дожидался. Аккуратно взяв тяжелую глиняную пивную кружку, гордость трактирщика (по дешевке скупленную у гончара, как явный брак — в неё помещалось на одну восьмую меньше, чем полагается, стенки слишком толстые), я отпустил на хохотавшего вместе со всеми задиру. Мгновение и тяжелая тишина опустилась на кабак, подчеркивая «интеллектуальные» лица собравшегося сброда. За секунду до того, как меня начали бить, я сказал:
— Он был против нашего благодетеля Лорда Кинсик! — и добавил, — Я сам слышал!
И кабак взорвался. Треть дралась, за упавшего без чувств от моего удара, вторая за благодетеля, третья — против всех. Все как водиться в цивилизованных странах — дерьмократия, ебтель. Я прихватив, кувшин с пивом, прокладывал себе табуретом дорогу к выходу, около которого на низком старте стоял Пабло.
— Рад, что ты вернулся — без обиняков сказал он. — Хотя мало кто верил, что восстановишься. Давно?
Я пожал плечами, не зная что сказать, он ответил сам:
— Я думаю, месяца два не меньше, — после чего замолчал, потеряв интерес к разговору.
Я спросил, испытывая неловкость, все таки из-за меня такая каша:
— А эти? Они ведь все здесь разнесут.
— Плевать, — опять таки равнодушно, как все что он делал, сказал Пабло. — Они за вечер столько спустили, что могут громить трактир. Здание останется, а мебель они у меня отработают.
И мы разошлись.
Столица не уродует людей. Она просто позволяет им раскрыться, — фраза из моего мира, относящаяся к Москве, но и здесь ею можно было руководствоваться как правилом. Лилу тоже «позволял раскрыться» людям и нелюдям. Того, что творилось в это время в городе, хватило бы на пару таких книжек, как моя, но к счастью писать я буду не об этом. Я старался заниматься сугубо своими делами, за которыми и не обратил внимания на резкое изменение обстановки, которая накалилась до не узнаваемости. Город моментально оказался наводнен солдатами, причем не престижных столичных гвардейских полков, а присланными с границ и из областей, обладающих нестабильной общественной формацией, то бишь либо недавно оккупированных, либо находящихся в перманентно вольнолюбивом состоянии. Также в город вошло две полных летучих дивизии Королевских Прокуроров, что ровно на две дивизии больше, чем хотелось бы видеть в нашем городе. Гвардейские полки заперли в казармах, на улицах стало не протолкнуться от патрулей. По нашим улочкам, наверное впервые со дня основания столицы, прошли вооруженные стражники. Столбы, изначально когда-то предназначенные для фонарей, украсили другими игрушками.