Аполлинария неспешно нацепила на нос свои колеса, помолчала и призналась с обезоруживающей улыбкой:
– По правде сказать, вы мне симпатичны – это раз. У меня перед вами комплекс вины – это два. И наконец, мой дед вдалбливал своей внучке с детства, что оставлять человека в беде нельзя. С бедой я, конечно, погорячилась, но проблема у вас, кажется, есть, так?
Лебедев всмотрелся в памятливую «внучку»: вроде не врет, да и мозги, кажется, у этой курицы хоть и в зачатке, но все же имеются. А вот у него другого выхода, похоже, нет.
– Завтра я, разумеется, разберусь, но...
– Но до завтра надо дожить, – весело подхватила недавняя клуша, – верно? – и запнулась, вопросительно глядя на собеседника.
– Андрей Ильич, – спохватился тот, – извините, что не сразу представился, – неожиданно зацеремонился он.
– А вам я, пожалуй, позволю звать себя Полиной.
Ни за какие блага мира не смог бы произнести он это имя опять!
– Позвольте лучше Аполлинарией. Я тоже питаю слабость к грекам.
– Заметьте, вы назвали первое в нас совпадение, не я, – рассмеялась Нежина. – А второе будет, когда мы оба застрянем в дороге и нас занесет снегом, если сейчас же не рванем к машине.
* * *
Если дом, как зеркало, отражает хозяев, то этот явно был из зеркал кривых. Здесь с порога во всем проявлялись тонкий вкус и достаток, что никак не вязалось с хозяйским видом. Безобразные очки, встрепанная грива, дешевая куртка на рыбьем меху, ненужная откровенность, сбивчивая речь, назойливость, открытость – такие живут в окраинных хрущобах, коммуналках, общагах, но только не в подобном храме, где каждая вещь почти что святыня. Андрей Ильич бывал во многих далеко не бедных домах, да и сам жил весьма комфортно, но в этом он почему-то робел, злясь на беспричинную робость. И в самом деле, разве впервые перед глазами такое? Встречалось и побогаче, но там кичилось, а тут ласкало и грело. Мебель, книги, предметы старины, ковер на дубовом вощеном паркете, пейзаж на стене, написанный маслом, – все расслабляло, пробуждало приятные мысли и утверждало, что жизнь на земле прекрасна и лучшее в ней – человек. Под этим высоким балочным потолком будто курился фимиам, возносивший до небес; не наслаждаться им казалось глупостью или даже кощунством.
– Раздевайтесь, вот шкаф для верхней одежды, чувствуйте себя как дома. Сейчас будем ужинать, дед до отказа забил холодильник. – Аполлинария водрузила на каминную полку привезенного лиса, покрутилась перед игрушкой и, довольная, двинула к лестнице. – Я мигом, только переоденусь да вымою руки. Гостевая со всеми причиндалами там, – кивнула на резную белую дверь. – После ужина покажу вашу комнату. Или, может, хотите подняться сейчас?