...Он не владел собственными ногами! Проклятые конечности не подчинялись мозгу, посылавшему команды «вперед» и «быстрее». Невесомые туфли из телячьей кожи пудовыми гирями тянули вниз, сужая шаги, растягивая драгоценные секунды в вечность, лишавшую надежды. Надо бы пулей мчаться наверх, а он полз червяком, от ступени к ступени, с ужасом содрогаясь от бессилия. На глаза давила кромешная тьма, и только там, куда гнало паникующее сердце, дрожало мутное световое пятно. Наконец он закончил пересчитывать собой заплеванные выступы и оказался на освещенном ровном полу, где по серой поверхности расплывалась багровая лужа. Бетонная плита змеилась трещинами, следила щербинами, заполняемыми красным, превращаясь из заурядного пола лестничной площадки в яркое абстрактное полотно. Он попытался сделать рывок к тому, что сложилось вдвое у обшарпанной стенки, и рухнул – мордой прямо в цементные оспины. Глаза заливал пот, руки тряслись унизительной дрожью, ног словно не было вовсе, пригвожденное к железобетону тело корчилось, точно насекомое под булавкой. А по красным трещинам скакал плюшевый лис, по-человечьи злобно ругаясь единственным словом и хищно лязгая при этом зубами. Утробное «тварь» и частый стук клыков друг о друга создавали дикую какофонию, рвущую барабанные перепонки. Наглый очеловеченный лис подбирался все ближе, норовя вцепиться в лицо. Разламывало виски, тяжело пульсировала кровь, пересохло во рту. Неимоверным усилием воли он поднял неподъемную руку, чтобы отогнать мерзкое животное и...
Под потолком распластала крылья-плафоны белая люстра, со стены задумчиво взирала красотка, написанная маслом при царе Горохе, над ухом безмятежно тикали часы, за окном хмурилось утро и, кажется, по-прежнему мело. А тишину вдрызг разбивали странные звуки, будто дятел долбил твердым клювом кору. Лебедев протер глаза, не понимая, что за чертовщина его окружает, потом вспомнил вчерашний вечер, досадливо поморщился, дрожа от холода, оделся и поплелся на стук с мечтой о таблетке аспирина и стакане крепкого горячего чаю.
Необъяснимые звуки доносились снизу, куда уходила дубовая лестница. Спустившись, настырный гость оказался перед приоткрытой дверью, выпускавшей на волю раздражающую долбежку. Андрей Ильич просунул голову в дверной проем и громко поздоровался, превозмогая нестерпимую головную боль.
– Доброе утро! А вы, я вижу, уже на ногах? Тогда, может, подскажете, как мне выбраться отсюда?
– С добрым вас утром, Андрей Ильич! – приветливо улыбнулась молодая хозяйка, не прекращая стучать молоточком по круглому стержню с металлической каплей на конце, упиравшейся в медный лист. – А вы, как я вижу, не выспались? У вас, извините, помятый вид.