Какое облегчение. Хоть что-то полезное можно извлечь из того факта, что Грейс оказывается говорить: она на меня не донесёт.
Больше проблем не возникает. Я выскальзываю на улицу, не забыв даже перескочить через третью снизу ступеньку — помню, она так ужасающе заскрипела в прошлый раз, что я испугалась, как бы не переполошить весь дом.
После всего шума и гама, стоящего на улице во время рейда, окрестности теперь жутковато пустынны и тихи. Все окна темны, жалюзи опущены, словно дома хотели бы отвернуться от улицы, закрыться от неё; если бы у них были плечи, они бы подняли их, чтобы спрятаться от любопытных взглядов. Мимо меня проносится красный бумажный листок, кружится на ветру, как в старых ковбойских фильмах. Это рейдерская листовка, на которой труднопроизносимыми словами провозглашается отмена на эту ночь всяких установленных законом гражданских прав. Если бы не эта листовка — то, в общем, обычная ночь, ничем не отличающаяся от других таких же мертвенно-тихих ночей.
Вот только в отдалении еле слышен неясный шорох — это приглушённый расстоянием топот сотен ног — да иногда доносится тонкий, протяжный вой, словно кто-то плачет. Эти звуки так неразличимы, что их почти можно спутать с шумом океана или шёпотом ветра. Почти.
Рейдеры продолжают свою работу.
Я пускаюсь в Диринг Хайлендс пешком — опасаюсь ехать на велике. Малейший серебристый отблеск на спицах колёс может привлечь к себе нежелательное внимание. Стараюсь не думать о том, что творю, о том, что может произойти, если меня поймают. Не могу даже толком понять, откуда у меня, трусихи, и решимость-то взялась. Вот уж никогда не думала, что наберусь храбрости уйти из дому в ночь, когда производят рейды. Нет, ни за что в жизни.
Надеюсь, что Ханна во мне ошибалась, говоря, что я всё время дрожу от страха. Иногда и я могу набраться смелости.
У дороги лежит чёрный полиэтиленовый мешок для мусора. Как раз когда я прохожу мимо него, до моих ушей долетает низкий, протяжный стон, и я мгновенно останавливаюсь. Поворачиваюсь кругом. Всё моё тело напряжено, в мозгу звучит сирена. Ничего. Звук повторяется: зловещий, тихий, от которого волоски на руках становятся торчком. И тут мусорный мешок у моих ног шевелится.
Нет. Это не мусорный мешок. Это Райли — чёрная дворняжка Ричардсонов.
Делаю к бедняге несколько неуверенных шагов. Достаточно беглого взгляда, чтобы понять — пёс умирает. Он весь покрыт чем-то клейким, блестяще-чёрным — кровью, понимаю я, подойдя поближе. Вот почему я ошиблась, приняв его издалека в темноте за гладкий чёрный мешок для мусора. Он лежит на боку, один глаз обращён к асфальту, другой широко открыт. Ему размозжили череп дубинкой. Из носа широкой струёй течёт чёрная вязкая кровь.