Достав фонарик, начинаю шарить лучом во мраке — второй раз за день — из чистого суеверия не желая позвать его вслух. Просто не могу, непонятно почему. Если он не ответит, то мне придётся окончательно увериться в том, что он так и не получил моей записки. Или, что ещё хуже — получил, но решил не приходить.
В гостиной я останавливаюсь как вкопанная.
Наши вещи, которые ещё днём валялись повсюду, исчезли. Рассохшийся дощатый пол лежит под лучом моего фонарика голый, на всей обстановке — ни малейших следов нашего недавнего присутствия: ни брошенной в угол майки, ни полупустого флакона солнцезащитного лосьона — ничего. Было время, когда я боялась ночью входить в глубину этих сумрачных помещений, но это было давно. А сейчас страх возвращается, страх перед анфиладами тихих комнат, наполненных брошенными, медленно превращающимися в пыль вещами, перед тёмными углами, в которых взблёскивают крысиные глаза. На меня словно пахнуло ледяным дыханием: Алекс всё же был здесь и убрал все наши вещи.
Теперь мне всё окончательно ясно. Он больше не хочет иметь со мной ничего общего.
На какое-то время я даже забываю дышать. И тогда приходит Оцепенение. Его волна так сильна, что бьёт меня в грудь, словно настоящая, реальная водная стихия, налетающая на прибрежный волнолом. Мои колени подгибаются, и я, непрестанно дрожа, съёживаюсь на полу.
Его больше нет. Из моего горла вырывается придушенный звук. Роняю фонарик— тот с щелчком гаснет — и громко, не сдерживаясь, рыдаю в темноте. Слёзы текут таким неудержимым потоком, что, кажется, скоро наполнят весь дом, и я утону. Или река слёз вынесет меня отсюда и забросит куда-то очень далеко.
И тут тёплая ладонь ложится мне на затылок, откинув спутанные волосы.
— Лина.
Я оборачиваюсь — Алекс! Стоит, склонившись надо мной. Я, по сути, не могу в темноте как следует рассмотреть его лицо, но оно кажется мне тяжёлым, строгим и неподвижным, словно высеченным из камня. На короткое мгновение мне приходит в голову, что он только чудится мне, что это лишь призрак, но тут его рука снова касается меня — твёрдая и тёплая, настоящая.
— Лина, — повторяет он. Похоже, он не знает, что ещё сказать. Я с трудом поднимаюсь на ноги, вытираю рукой слёзы.
— Ты получил мою записку!
Пытаюсь прекратить всхлипывать, но добиваюсь лишь того, что начинаю икать.
— Записку?
Хорошо бы, чтоб фонарик снова оказался у меня в руке — тогда я смогла бы рассмотреть его лицо получше. Но в то же время я в ужасе от этой мысли, боюсь обнаружить в его чертах равнодушие и отчуждённость.
— Я оставила тебе записку у Губернатора. Просила встретиться здесь.