— Ага.
Ох, как мне неловко врать Ханне. Чтобы скрыть смятение, сажусь, подтянув колени к груди и обняв их руками.
— Я решила, что всю мою первую ночь в качестве Исцелённой проведу на улице — просто потому, что могу это сделать. — Ханна приподнимается на локтях. — Давай проведём её вместе — ты и я, а? — В её голосе нотки мольбы. Я понимаю, чего она ждёт от меня: «Да, конечно!» и «Отлично придумано!». Я понимаю, что ей — да и мне тоже — очень бы хотелось поверить, что жизнь не изменится, всё будет идти, как раньше.
Но я не могу заставить себя произнести эти слова. Вместо этого принимаюсь возить большим пальцем по бедру, отряхивая песок.
— Слушай, Ханна. Я должна тебе что-то сказать. Насчёт Процедуры...
— А что насчёт Процедуры? — прищуривается она. По голосу Ханна слышит, что я говорю серьёзно, и это пугает её.
— Пообещай, что ты не будешь сердиться на меня, о-кей? Иначе я не смогу... — Я останавливаюсь, прежде чем выпалить: «... не смогу уйти, если ты будешь злиться на меня». Я, кажется, забегаю вперёд.
Ханна садится на песке и поднимает руку, пытаясь изобразить улыбку.
— Подожди, я сама догадаюсь. Вы с Алексом собираетесь спрыгнуть за борт, сбежать вместе и гулять без меня на свободе вместе с Изгоями.
Она произносит это как бы в шутку, но в её голосе чувствуется надлом, ожидание: она хочет, чтобы я разуверила её.
Но я ничего не говорю. С минуту мы лишь смотрим друг на друга, и с её лица исчезают свет и радость.
— Не может быть, — говорит она наконец. — Ты шутишь!
— Я должна, Ханна, — тихо возражаю я.
— Когда? — Она прикусывает губу и смотрит в сторону.
— Мы решили сегодня. Сегодня утром.
— Нет. Я имею в виду — когда? Когда вы уходите?
Я колеблюсь только одну секунду. После сегодняшнего утра я не понимаю больше этого мира и того, что в нём происходит. Но одно я знаю точно — Ханна никогда не предаст меня. Во всяком случае не сейчас — не прежде, чем они всадят ей в мозг свои иголки, разорвут на кусочки, камня на камне не оставят от её прежней личности. Я вдруг понимаю: вот что на самом деле делает Исцеление — оно ломает людей, забирает их у себя самих.
Но к тому времени, когда они доберутся до неё, будет уже поздно.
— В пятницу, — говорю я. — Ровно через неделю.
Она резко, со свистом выдыхает сквозь зубы.
— Нет, неправда, ты шутишь, — повторяет она.
— Меня ничто не держит здесь, — говорю я.
Тогда она снова вскидывает на меня свои огромные глаза — в них столько страдания.
— А я?
Внезапно ко мне приходит решение проблемы — простое, до смешного простое. Я едва не захожусь смехом.