Она оборачивается и произносит:
— Послушай, Лина, всё будет хорошо. Я знаю, что ты сердита. Я знаю — ты думаешь, мы не понимаем. Но я понимаю, правда! — Она на мгновение умолкает, устремив взгляд в пустой стакан. — И я была такой же, как ты. Помню всё; и во мне бушевали те же чувства, та же злость и страсть; я тоже была убеждена, что не смогу жить без них, что лучше умереть. — Она вздыхает. — Но поверь мне, Лина. Это всё — лишь Болезнь. Страшная, смертельная Болезнь. Через несколько дней ты и сама в этом убедишься. Всё это станет для тебя лишь сном. Для меня теперь это тоже лишь сон.
— И что? Ты рада, что сделала это? Теперь ты счастлива?
Наверно, она понимает мой вопрос так, будто я прислушалась к её уговорам. Как бы там ни было, она улыбается:
— Очень.
— Тогда ты не такая, как я, — яростно шепчу я. — Ты совсем не такая, как я!
Рейчел открывает рот, будто собирается сказать ещё что-то, но в этот момент в двери появляется Кэрол. Её лицо пылает, волосы стоят дыбом и торчат в разные стороны. Но голос звучит ровно:
— Порядок, — тихо обращается она к Рейчел. — Ну, вот всё и устроилось.
— Слава Богу, — отзывается та. И мрачно добавляет: — Но по доброй воле она не пойдёт.
— А кто-нибудь из них когда-нибудь идёт по доброй воле? — сухо вопрошает тётка и исчезает.
Тёткин тон пугает меня. Я пытаюсь приподняться на локтях, но руки кажутся сделанными из желе.
— Что устроилось? — спрашиваю я, с удивлением обнаруживая, что мой голос дрожит, как то же самое желе.
Рейчел мгновение смотрит на меня.
— Я же говорю тебе — мы хотим, чтобы ты была в безопасности, — заученно, как попугай, повторяет она.
— Что устроилось?!
Во мне нарастает паника, и что хуже всего — одновременно на меня наваливается странная, неподвижная тяжесть. Я с трудом держу глаза открытыми.
— Твоя Процедура. — Это говорит тётка — она только что вернулась обратно в спальню. — Нам удалось устроить операцию раньше назначенной даты. Твоя Процедура — в воскресенье утром, самая первая. Надеемся, после этого у тебя всё наладится.
— Это невозможно!
Я задыхаюсь. До утра воскресенья осталось меньше сорока восьми часов! Нет времени предупредить Алекса. Нет времени спланировать побег. Ни на что нет времени.
— Я не буду этого делать!
Даже мой голос больше не звучит, как мой собственный: это лишь заунывный, протяжный вой.
— Когда-нибудь ты поймёшь, — говорит тётка. Они обе — она и Рейчел — приближаются ко мне, и я вижу, что они натягивают между собой нейлоновый шнур. — Когда-нибудь ты будешь нам благодарна.
Я молочу руками и ногами, но моё тело становится невероятно тяжёлым, а зрение затуманивается. Облака заволакивают моё сознание, мир двоится, троится, плывёт перед глазами. И я думаю: «Она соврала, никакой это не адвил...» А потом я думаю: «Ой, больно...» — когда что-то острое врезается в мои запястья. А потом я вообще перестаю думать.