— Скорей! — кричит Алекс. Я взбираюсь на мотоцикл позади него и крепко обхватываю руками его талию.
Первая пуля отскакивает от ограды справа от нас. Вторая вонзается в тротуар.
— Давай! — воплю я, и мотоцикл срывается с места. В ту же секунду мимо пролетает пуля, так близко, что я слышу «вжик!» и ощущаю ветер на своей коже.
Мы несёмся к выезду из проулка. Алекс рвёт переднее колесо направо, и мы вылетаем на улицу, наклонившись так низко, что мои волосы подметают мостовую. Желудок подпрыгивает к горлу, голову сверлит мысль: «Это конец!» — но каким-то чудом мотоцикл выпрямляется, и мы несёмся по тёмной улице, а шум голосов и треск выстрелов стихают где-то далеко позади.
Но тишина длится не долго. При повороте на Конгресс-стрит до наших ушей долетает гудение сирен, оно приближается, нарастает, превращается в пронзительный вой. Хочу крикнуть Алексу, чтобы ехал быстрее, но сердце грохочет так, что я не в силах и слова вымолвить. К тому же, мой голос потерялся бы в свисте рассекаемого мотоциклом воздуха. Да и к чему? Я и так знаю, что Алекс несётся на предельной скорости. Здания по сторонам улицы сливаются в одну серую, бесформенную полосу, словно мимо нас течёт расплавленный металл. Ещё никогда город не выглядел таким чужим, отвратительным и уродливым. Сирены уже совсем близко, их вой пронзает душу, словно кинжал. В домах тут и там зажигаются огни — люди просыпаются, разбуженные шумом. На горизонте красная полоска: встаёт солнце, ржавое, словно застарелая кровь. Когти страха раздирают всё моё тело; даже в худшем своём кошмаре я не испытывала такого ужаса.
И тут словно из-под земли в конце улицы вырастают два патрульных автомобиля, блокируя нам дорогу. Регуляторы и полиция — десятки голов, рук, ног и орущих ртов — высыпают на улицу. Со всех сторон вопят голоса, искажённые треском помех, усиленные мегафонами и рупорами.
— Стоять! Стоять или мы открываем огонь!
— Держись! — кричит Алекс, и я чувствую, как напрягаются его мускулы под моими руками. В самую последнюю секунду он рвёт руль влево, и мы боком влетаем в узкий проулок. Я вскрикиваю — моя правая нога чиркает по кирпичной стене. В течение нескольких секунд, пока мы скользим вдоль стены, я лишаюсь кожи на правой голени. Но наконец Алекс обретает контроль над мотоциклом, и мы пулей несёмся вперёд. В тот момент, когда мы вылетаем из другого конца проулка, на улице показываются ещё два автомобиля и пристраиваются за нами в хвост.
Мы мчимся с такой скоростью, что у меня начинают от напряжения ныть и дрожать руки — до того трудно удержаться на сиденье. И тут на меня нисходит покой и умиротворение: мне вдруг становится ясно, что у нас ничего не выйдет. Мы оба умрём сегодня: либо от пули, либо разобьёмся насмерть — взорвёмся огромным, ужасным фонтаном огня и искорёженного металла. И когда нас будут хоронить, то окажется, что наши тела сплавились воедино, их нельзя разделить, часть меня навсегда останется с ним, часть его — со мной. Невероятно, но мысль о смерти даже не пугает меня; я почти готова умереть, готова сделать свой последний вздох, прижавшись к его спине, ощущая, как его рёбра, лёгкие и сердце движутся в такт с моими — в последний раз.