— Сейчас? — Выражение обеспокоенности — или подозрения? — мелькает на тётушкином лице. — Но ведь уже почти восемь часов!
— Знаю. Мы... она... у неё там книжка... она должна была мне дать... Я только что вспомнила...
Тётушка сдвигает брови и поджимает губы — точно, подозревает, нет сомнений!
— Но у вас же нет общих уроков! И экзамены уже прошли. Что там такого важного, что нужно непременно бежать к ней прямо сейчас?
— А... это не для уроков. — Я закатываю глаза, пытаясь подражать Ханниной бесшабашности, а у самой ладони вспотели, и сердце, кажется, прыгает по всей грудной клетке. — Это ну вроде как книга подсказок... для Аттестаций... Она знает, что мне требуется немного лучше подготовиться, а то ведь я вчера чуть сознание не потеряла от волнения...
Тётушка с дядюшкой вновь обмениваются короткими, но многозначительными взглядами.
— Но ведь до комендантского часа всего ничего, — обращается ко мне Кэрол. — Если тебя поймают после девяти...
Я нервничаю и потому становлюсь сварливой.
— Я отлично знаю о комендантском часе! — огрызаюсь я. — Только и слышу всю жизнь «комендантский час, комендантский час»...
Я моментально раскаиваюсь и опускаю глаза — совестно взглянуть на Кэрол. Я никогда ещё ей не грубила, всегда старалась быть терпеливой, послушной и милой, не привлекать к себе особого внимания, быть пай-девочкой, которая помогает по дому, сидит с детьми, слушает, кивает и ведёт себя тише воды. Знаю — я по гроб жизни обязана Кэрол за то, что она взяла к себе нас с Рейчел после смерти мамы. Если бы не тётушка, я бы наверняка угодила в какой-нибудь приют для сирот, а тогда что? Ни хорошего образования, ни приличной работы; пришлось бы вкалывать где-нибудь на бойне, чистить кишки, убирать навоз или делать ещё что-нибудь в этом роде. Почла бы за счастье — за великое счастье! — получить место уборщицы, вот и вся тебе карьера.
Ни одна уважающая себя семья не захотела бы взять на воспитание ребёнка, над прошлым которого висит призрак Заразы.
Хотелось бы мне узнать тётушкины мысли! Не имею понятия, о чём она думает, но мне так и кажется, что она анализирует, пытается читать по моему лицу. «Я ничего такого плохого не делаю, это всё совершенно невинно, и со мной всё хорошо», — вот что прокручиваю я в голове, снова и снова, как шарманку, — и незаметно вытираю вспотевшие ладони о джинсы. Наверняка там остаются тёмные мокрые пятна.
— Хорошо, только быстро, — наконец разрешает тётушка, и не успевает она ещё договорить, как я уже выметаюсь из столовой, скачу вверх по лестнице, меняю сандалии на кроссовки и слетаю обратно вниз. Тётушка несёт тарелки в кухню и что-то кричит мне вслед, но я проношусь мимо и толкаю дверь на улицу, не вникая в её выкрики. Старинные дедушкины часы в гостиной начинают бить как раз в тот момент, когда за мной захлопывается сетка от насекомых. Восемь часов.