— Минута уже прошла, — сказала Настенька.
— Вот в том-то и дело, что прошла. — Митрий поднялся и хотел поймать Настеньку, но она вырвалась и спряталась за плиту. Она думала, наверное, что Митрий будет с ней играть, но ведь ему было некогда. К тому же в дверях появился запыхавшийся Серафимов.
— Декреты привёз? — спросил он у Митрия.
— А как же!
Они вместе пошли во двор. Митрий вскочил на колесо, достал из кузова две тяжёлые бумажные пачки и протянул Серафимову.
— Расклеить надо, — сказал он. — Клейстер у тебя найдётся?
— Сварю и клейстер, — с готовностью отозвался кашевар.
Грузовик с красногвардейцами взревел и тронулся. Митрий помахал нам на прощание рукой.
…Клейстер варили в ведёрке, которое принёс Серафимов. Кашевар сидел на табуретке у плиты и, достав из пачки большой лист, читал по складам:
— «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и без всякого выкупа».
Вверху поперёк листа было напечатано большими буквами: «Декрет о земле».
— А ну как царь назад вернётся, будет тогда вам за такие бумаги! — сказала бабушка.
Серафимов только усмехнулся в усы.
Помешав в ведёрке деревянной лопаткой, он снял его с огня и сказал:
— Собирайся. Поможешь мне расклеивать.
Мы вышли на улицу и принялись за работу.
Я намазывал стену клейстером, а кашевар пришлёпывал декрет широкой ладонью и, любовно расправляя его, приговаривал:
— По-нашему вышло, по-мужицкому!
Почти везде на заборах и стенах домов наклеено было много других воззваний и объявлений. Нам не сразу удавалось найти свободное место. Серафимов относился ко всем другим плакатам и воззваниям крайне подозрительно.
— Ну-кася, почитай мне вот этот! — говорил он. — У тебя побойчее выходит.
— «Безумная политика большевиков накануне краха, — читал я белый лист с жирными чёрными буквами. — Среди гарнизона раскол, подавленность. Министерства не работают, хлеб на исходе… Партия большевиков изолирована…»
— Чего-чего? Кто это клевещет? — сердито спрашивал Серафимов.
Внизу значилось: «От военной секции партии социалистов-революционеров».
Я читал и это.
— Мажь по ему! — сердито командовал кашевар. — Яссёры[9] пакостят! — И он пришлёпывал свой декрет поверх эсеровского воззвания.
Мы шли дальше, но кашевар всё ещё продолжал сердиться.
— Я, парень, и сам тоже ходил в этих, в яссерах, — признавался он с досадой. — Они, дескать, за землю. Вот, думаю, мне подходит: я тоже за землю. Да-а. И вот хожу я в яссерах неделю, хожу другую. Гляжу, а эти мой яссеры Керенскому пятки лижут. Взял да и бросил ихний билет в нужник…
— А это что? — останавливается он у другого воззвания, наклеенного на заборе.